Виталий Александрович Закруткин - Сотворение мира. Том 3

коллега и ваш единомышленник. Что же касается меня, то я смотрю на вещи шире и глубже. Испания — близкий сосед Франции. Победа Франко означала бы полный альянс установленного им правительства с Гитлером и Муссолини. А Гитлер спит и видит порабощение Франции…

Альбер Дельвилль горячо поддержал генерала. По делам коньячной фирмы он недавно побывал в Берлине и стал рассказывать о том, что нацисты открыто грозят рассчитаться с французами за поражение Германии в минувшей войне.

— Они мне прямо говорили, — сказал Дельвилль, — что мы, мол, разделаемся с вами, лягушатниками, что вы наши исконные враги и что мира между нами не может быть…

Долго еще продолжались в беседке тревожные разговоры о мятеже в Испании. Гурий Крайнов пытался спорить, но все присутствующие — и хозяева и гости — ополчились против него, и он замолчал, насмешливо поглядывая на собеседников. Разошлись поздно. Максим задумчиво постоял в саду, потом тихо, стараясь никого не побеспокоить, поднялся в свою мансарду. Не успел он раздеться, как в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Максим.

— Это я, Гурий.

Он зашел в ночной сорочке, тяжело опустился на табурет, выжидательно посмотрел на Максима.

— Ну, станичник, что будем делать? Дожидаться у моря погоды? Под самым нашим носом пошла заваруха, а мы, офицеры Добровольческой армии, станем молчком глядеть на то, как испанские коммунисты разгрохают генерала Франко?

— Что же ты предлагаешь? — помолчав, спросил Максим.

Крайнов подвинул табурет ближе, понизил голос.

— Не к лицу нам, Максим, батраковать у этого пузатенького Доманжа, гнуть спину на его виноградниках и стареть на хозяйских харчах. Чует моя душа, что этот кордебалет в Испании только начало. Раз Гитлер и Муссолини помогают Франко, значит, у них замах широкий, и нам в такую пору негоже отсиживаться. Надо действовать.

Максим достал из-под кровати бутылку вина, налил два стакана, поставил на стол.

— Выпей, Гурий, — сказал он, — а потом скажи мне по-человечески: чего ты от меня хочешь?

— Чего хочу? — вспыхнул Крайнов. — Разве ты сам не знаешь? Или тебе твоя совесть не подсказывает? Почти двадцать лет большевики распинают Россию, давят казачество, поразорили наши станицы, загнали донских казаков к черту на кулички, а ты, хорунжий, всевеликого Войска Донского, которого трижды проклятые большевики лишили родины, превратили в бесправного, беспаспортного бродягу батрака, еще спрашиваешь, чего тебе надо делать? Стыдись, Максим! Я не узнаю тебя.

Досадливо махнув рукой, Максим оборвал раздраженного Крайнова:

— Погоди! Не шебурши! Ты мне все лицо слюной обрызгал. Выпей вина и скажи толком: что ты предлагаешь?

— Предложение мое одно: бежать к едреной матери из этого французского рая, подготовить в дорогу харчишек, перейти горы, явиться к Франко и отрапортовать как положено: господин генерал, мы, побежденные красной бандой русские офицеры есаул Крайнов и хорунжий Селищев, прибыли в ваше распоряжение, чтобы сражаться против коммунистов и мстить за поруганную Российскую империю.

Залпом выпив вино, Крайнов продолжал:

— Ты читал книгу Адольфа Гитлера «Моя борьба»? Не читал? Жаль. Она у меня есть, возьми почитай. Там прямо сказано, что немецкая армия, как только будет готова к войне, ринется на восток. Немцам нужно, как говорит Гитлер, жизненное пространство. Ну, скажем, отхватят они у нас Украину. Что ж, черт с ней, с Украиной. Зато большевикам будет каюк. Разумеешь? Но мы-то при этом не можем, не имеем права сидеть сложа руки. Так что, друг-полчанин, собирай свои манатки, махнем в Испанию и с помощью генерала Франко будем помалу прибиваться к нашей казачьей земле…

Слушал Максим своего одностаничника, а на душе у него кошки скребли. Он вспомнил все, что было вместе с Крайновым пережито им на чужбине. Крайнов не раз выручал его, помогал, когда, казалось, некуда было податься. Они знали друг друга с детства, росли в одной станице, на одной улице, вместе воевали, вместе оказались за рубежом — и тут, в чужих странах, годами думали о возвращении на родную землю, но только думали по-разному: если Максима никогда не покидало чувство вины перед своим народом, смутное понимание правоты красных, то Гурий Крайнов представлял возвращение в Россию совсем по-другому: «Как только вернемся на Дон, не одна красноголовая сволочь загнется от моей руки…»

— Зря ты стараешься, Гурий, — --">