Зиновий Исаакович Фазин - Нам идти дальше

любили острое словцо, и хоть редко веселились, зато веселились от души. Владимир Ильич изобразил свою беседу с исправником так живо и смешно, что за столом покатывались со смеху.

Глеб восклицал:

— А знаете, исправник, наверное, и не подозревает, насколько он близок к истине, опасаясь нашего, как он выражается, «сообщества». Да, друзья, я верю: в ближайшем будущем Россия еще услышит и почувствует, что такое наше «сообщество»!

Все смотрели на Владимира Ильича, тот улыбался, лукаво щурил глаза. Товарищи по ссылке знали о его плане. То был план, близко затрагивавший их всех, план объединения пока еще разрозненных социал-демократических кружков и комитетов в марксистскую партию — единую для всей России.

Года полтора назад такая попытка, правда, была сделана. В Минске тайно собрались представители ряда социал-демократических комитетов России. Был принят манифест об образовании РСДРП — Российской социал-демократической рабочей партии. Шаг вперед! Владимир Ильич так и расценил это доброе начало, когда в Сибирь пришла весть о первом партийном съезде.

Но скоро полиция выследила и арестовала почти весь Центральный Комитет, избранный съездом. Разброд и шатания по-прежнему царили в местных организациях. Это были, скорее, кружки, а не организации. Не было программы, устава партии, единого руководящего центра. Каждый комитет, каждый марксистский кружок вел подпольную работу сам по себе, а это только дробило силы, вело к кустарщине и частым провалам. А порой и к отходу от марксизма, как случилось с «экономистами».

В сущности, в русском социал-демократическом движении все оставалось по-старому, хотя съезд в Минске и возвестил об образовании партии. Фактически ее еще не было.

Но те люди, которые сидели сейчас за столом у Кржижановских, несмотря ни на что, верили, как и Глеб, что она будет, и горячо поддерживали план Ильича.

Нет, не зря беспокоился исправник, когда просил не вести в квартире Кржижановских разговоров, подрывающих основы Российской империи.

Именно такие разговоры и велись здесь.

— Будет же и на нашей улице праздник! — с жаром говорила жена Глеба — Зинаида Павловна. — Как это поется в песне: «Минует печальное время…» Ведь правда, Владимир Ильич?

— Будет, будет, — отозвался Владимир Ильич. Почуяв, что за столом воцарилось настороженное внимание, он поднял глаза и так лучисто улыбнулся, что и все остальные развеселились. — Будет и у нас партия, друзья, не может не быть. Тут воля даже не столько наша, сколько самой истории!..

Глеб читал за обедом стихи. Он очень любил Пушкина.

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! — взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

Под ризой бурь, с волнами споря,

По вольному распутью моря

Когда ж начну я вольный бег?

Потом пели. Среди гостей был ссыльный, которому очень нравилась грустная украинская песня «Така ж ее доля, о боже мой милый…» За годы ссылки пели ее много раз. Владимир Ильич иногда восставал. «К черту таку ее долю!» — восклицал он и предлагал другую песню.

В этот раз он смолчал. Спели про несчастную долю, о которой рассказывалось в меланхолической песне, потом в очередь пошли «Смело, товарищи, в ногу!» и «Вихри враждебные» — песня, переведенная Глебом с польского, когда он сидел после суда в Бутырской тюрьме в Москве, ожидая отправки в Сибирь.

5

Смерилось рано, зимний день короток.

Из-за стужи и позднего времени никто не захотел пойти на прогулку, а Владимир Ильич и Глеб не побоялись, закутались потеплее и пошли на берег Енисея — подышать воздухом.

Все было обычно в ту морозную, светлую ночь: еще яростнее и злее, чем в Шушенском, лаяли минусинские собаки, в глубоких сугробах тонули бревенчатые домишки, и ни одного прохожего нельзя было встретить в темных переулках. Суровая скованность и стылое безмолвие «Макаровой страны» еще сильнее ощущались в_ эти минуты ранней ночной глухомани.

Особенно пустынно и глухо было на берегу. Но зато красиво как! Восторг и удивление вызывало величественное сияние закрытой льдом речной протоки, искристая игра белого снега и черного неба в звездах.

Скрипел под ногами снег, и было хорошо шагать, шагать по морозной ночи и вести разговор о России, о ее прошлом и будущем.

— Наш исправник всё бахвалится третьим Римом, — говорил --">