Николай Тихонович Коноплин - Вега — звезда утренняя

Вега — звезда утренняя

МУЗЫКАНТ

Протяжно и звонко пропели ворота, раскрываясь настежь. И этот звук отозвался в сердце Никиты радостной дрожью. Мучительная зевота, донимавшая его все время, мгновенно исчезла. Он стал коленями на мягкое пахучее сено и, вытягивая шею, глянул в распахнувшийся серый прямоугольник. Светло-зеленый купол неба на глазах становился пустынным. Лишь одна звезда, большая, яркая и прозрачная, как дождевая капля, дрожала на самом краю его и никак не хотела гаснуть. Широкая проселочная дорога, шедшая чуть в стороне от бригадного стана, неясно белела в предутреннем рассеянном свете. По обе стороны ее тянулись темные дома. Нигде не было видно ни огонька, только от электрических фонарей падали на землю круглые желтые пятна.

— Никита, а Никита, трогай, да не дреми, сынок! — закричал от ворот отец. В сыром утреннем воздухе его голос казался глухим.

Никита торопливо поправил съехавший на лоб картуз, дернул вожжами и причмокнул. Рослый гнедой мерин Пегаш нагнул голову и, словно пробуя силы, резко дернул вперед. Потом тяжело и покорно вздохнул и неторопливо потянул груженный битой птицей, мукой и яблоками воз к воротам. На Никиту пахнуло острым конским потом. Сзади Никита слышал шумное дыхание молодой кобылки Барыни. Это следом ехал с таким же возом дед Сашок: невысокий, щуплый, с бородкой клинышком и очками на мясистом носу. Никита знал, что внешность деда часто вводила в заблуждение многих. Когда дед Сашок сидел в правлении, приезжие из района принимали его за бухгалтера и обращались к нему со своими нуждами. А хитрый дед, глубокомысленно сверкая очками, сначала выуживал у них все новости, а потом говорил:

— А ведь ты, малый, не туда адресуешься…

— То есть как? — недоумевал приезжий.

— А так… Бухгалтер-то вон он — в уголочке сидит, заприметил? А я, малый, колхозник обыкновенный, по кличке Александр Никифорович Смурый… Но, между прочим, яблоки у меня в саду первейшие — мичуринских сортов. Вечерком наведайтесь — довольны останетесь.

Многие наведывались и, действительно, оставались довольны.

Больше всего дед Сашок не любил молчать. Казалось, слова так и распирали его, заставляя беспокойно шевелить губами даже в минуты раздумья. И сейчас Никита слышал, как дед Сашок шуршал соломой, бурчал что-то, а потом громко спросил:

— Никита, а Никита… ты баян-то взял, не забыл? А то на базаре покупателей завлекать бы им знатно…

— А я и не думаю завлекать. Я серьезную музыку люблю, — буркнул Никита обиженно.

У ворот на телегу прыгнул отец. Он был коренаст, русоволос, и на широкоскулом лице его удобно разместились такие же голубые глаза, как у Никиты. От сапог его сильно пахло дегтем. Отец взял вожжи, дернул, и Пегаш, почувствовав руку настоящего хозяина, пошел быстрей. Никита оглянулся, чтобы узнать, движутся ли остальные подводы, и увидел, как по белой, словно осыпанной сахаром траве, следом за их возом протянулись темные прямые полосы.

Когда проезжали мимо электрического фонаря, отец покосился на желтую лампочку и сказал:

— Ох, беда с этим Константином, никак он в себе хозяйской жилки не выработает. Это прямо надо сказать. Ишь, светло уже, а он все жжет, спит, что ли? Вот я его на собрании приструню. Ты мне напомни, Никита, как будем назад ехать…

— Ладно, — сказал Никита и вздохнул. Ему было жалко электрика Константина, молодого ладного парня с русым чубом. Несмотря на свои двадцать лет, Константин любил возиться с подростками, одногодками Никиты. Он рассказывал им о работе турбины, давал смотреть вольтметр и вообще был нужным человеком. А вот теперь отношения могли испортиться… Никита знал: отец, Сергей Данилович, — человек строгий, горячий и на собраниях выступает так хлестко, что сразу вгоняет в краску своих противников. Бедный Константин, как это его угораздило не вовремя заснуть?

Телега с грохотом въехала на мост. Никита слышал, как бьются волны о деревянные сваи, но самой воды не видел — река вся курилась белым паром. Громко вскрикнула у берега потревоженная лягушка, ей отозвалась другая, и все --">