Витаутас Мисявичюс - Двое на соломенной крыше

руку... Точнее, не всю руку, а кисть. Шли ребята в школу через кладбище и увидели. В сугробе лежала.

У меня по спине пробежали мурашки. Даже холодно стало. Толстый, наглухо застегнутый полушубок вдруг перестал греть.

Мы ехали леском, я преувеличенно бодро насвистывал. Внезапно кобыла остановилась, словно задумавшись, потом решительно повернула в сторону. Старшина, убаюканный монотонной ездой, пробудился и выругал Шешке. Потом схватил поводья и попытался повернуть обратно. Но дорога была слишком узкой, по обеим ее сторонам — заросли кустарника, сугробы снега. Пришлось смириться.

Дорога кончилась тупиком — двориком, в котором стоял крытый соломой домишко. Мне стало немного не по себе. Времена беспокойные, в этих краях орудует банда Арунаса Клевечки, которую никак не удается накрыть. Рука сама собой потянулась к винтовке. И тут же я почувствовал на себе чей-то взгляд. Спустя еще мгновение я увидел в окне женское лицо.

Через минуту двери избушки заскрипели. Женщина мелкими шажками приблизилась к нам:

— Здравствуйте. Куда в такую пургу, Юозас?

Старшина на вопрос не ответил, лишь довольно сухо сообщил, что мы — на минутку. В голосе женщины послышалось огорчение:

— А я думала...

Пелегринда смущенно глянул на меня, беспокойно заворочался в санях.

— Курсант, — перебил он ее, — прикрой пока лошадь попоной, отряхни с нее снег. Пусть малость передохнет.

Он направился в избу — мерной тяжелой поступью хозяина. Я не ясновидец, но сразу понял: здесь старшина не впервой.

Управившись с кобылой, я вошел в избушку. В комнате аппетитный запах борща, на столе дымится горячая картошка. Рядом очищенные луковицы, кусок копченого сала.

— Не ждала я гостей. Так что, чем богата... — извиняется хозяйка. — Раздевайтесь.

— У нас, Люце, времени нет, — гудит старшина, ковыряя ногтем стол. — Мы уж так, на ходу.

Женщина кажется невеселой, беспокойной.

Молча похлебали борщ, принялись за картошку. Пелегринда и Люце тайком переглядывались — тоскливо и грустно, — разговор не завязывался. Третий был явно лишним. Неожиданно хозяйка встала и, чуть не плача, сказала:

— Юозас, беда у меня. Поговорить нужно.

Она выбежала в другую комнату. Старшина помрачнел.

— Подожди здесь, — сказал он мне и направился следом за хозяйкой.

Я застегнул полушубок, взял винтовку, вышел во двор...

Вскоре появился старшина:

— Скучаешь?

Изо рта у него валил пар, но лицо — еще белее этого пара.

Вышел он один, украдкой вытащил из-под полы полушубка что-то, завернутое в тряпье, быстро спрятал под сиденье в санях.

Уезжая, я вновь увидел лицо Люце, прильнувшее к оконному стеклу. Губы скорбно поджаты, глаза грустны.

Промолчали всю дорогу до самого Салместиса. Мы слишком задержались в пути, и уже начинало темнеть. Остановились возле сельсовета. Постанывая и кряхтя, Пелегринда вылез из саней, стал притоптывать, чтобы размять онемевшие ноги.

— Ты, курсант, позаботься о кобыле.

Я остаюсь на улице, а он скрывается за дверью. Вылезаю из саней, чтобы по примеру старшины размять ноги. Полой полушубка, как бы невзначай, прикрываю сиденье. Вот он, тот сверток. Я разворачиваю тряпье — в нем топор. Тяжелый, хозяйственный. Зачем он старшине? Почему он, прячась, вынес его из дома Люце? Я взял топор и вздрогнул: на лезвии и на топорище мелкие бурые точки. Эти точки — капельки крови.

Предположения, догадки роем закружились в голове. Топор я тут же положил обратно, и вовремя: в дверях показался старшина, а за ним какой-то мужчина.

— Знакомься, курсант. Это здешняя Советская власть.

— Стасис Балтушникас. — Председатель сельсовета приветливо улыбнулся.

3. По следам Шешке

Отрубленная кисть была холодная и синяя. Уже бескровная, с почерневшими ногтями. Заведующий амбулаторией, седой маленький фельдшер в золотом пенсне Пятрас Жиндулис держал ее, защемив блестящим хромированным пинцетом. Ухоженные пальцы фельдшера дрожали. Впрочем, он весь дрожал. И смотрел куда-то в сторону. Старшина тоже нервничал и яростно тянул самокрутку.

— Так... Такие вот дела... — бормотал он.

Председатель сельсовета молчал. Это он по телефону сообщил старшине о страшной находке.

— Рука мужская, — вдруг заговорил фельдшер, положив кисть на лист оцинкованной жести. — Правая. Отрублена острым предметом. Имеет прижизненное повреждение неустановленного происхождения.

И замолчал. --">