Александра Филипповна Колесникова - Обычная дорога российская

попрекнуть Полину за ее ревность. Уж очень властно у нее все получилось. Над Георгием посмеялись: «Здоров бычок, а маленькая бабенка обратала!»　

Зато забитые мужики, как завещала мачеха, перед Георгием шапку ломали. Едет ли он в поле, стоя в могучий　рост на телеге, идет ли рядом с полным возом, встречный люд почтительно отступает к обочине, шапки долой, поклон в пояс:　

— Здрасьте, Георгий Иванович.　

И чудно, и непонятно людям: при богатстве человек, а работает за троих батраков.　

Георгия же почет лишь тяготил. И тоска его съедала: старых друзей потерял, а новых не обрел. Один дворовый пес дружил с ним. Едва присядет хозяин на крыльцо, подойдет Полкан, подсунет лохматую башку под хозяйскую широкую ладонь, машет хвостом и сочувственно поскуливает.

Под меру зеленую

В свою двадцатую весну Георгий, как обычно, возился по хозяйству. Только взял уздечку, как вошли во двор двое служивых.　

— Ты, что ли, будешь Георгий Голиков?　

— Я самый.　

— С нами пойдешь.　

Все понял Георгий. Выронил уздечку, словно чужими ногами пошагал за служивыми. Полина гостила у родни, и только с Полканом простился Георгий. Вышел со двора, оглянулся на большой дом, так и не ставший ему своим, и вдруг понял: ведь это свобода от нелюбимой жены! И улыбнулся. Служивые удивились:　

— Чему рад? На двадцать пять лет уходишь, дурак.　

По всему селу шли стон и вопли: что служба, что каторга — было одно. Горе тушили вином, гармошкой и песней:

^{Резвы ноженьки не йдут,}

^{Братья под руки ведут.}

^{Братья под руки ведут,}

^{Жены голосом ревут…}

^{И-и-и-и-эх!}

^{Становят под меру́ зелену́,}

^{И-и-и-и-эх!}

^{Жены голосом ревут…}

В просторной избе новобранцев раздели. Тела у всех белые, лица, шеи, руки солнцем пропеченные, ветром продубленные. Стеснительно и беззащитно чувствует себя голый человек. И так-то все неучи, а тут и вовсе отупение нашло. Военные злятся:　

— Дубина стоеросовая, стой прямо!　

Прислоняют к зеленой мере, прихлопывают мерной дощечкой.　

— Сажень ростом, а мозга́ у скота, как у курицы! Валяй на весы, дурак! Следующий.　

Фельдфебель, покручивая усы, обещал:　

— Обкатаем сиволапых. У нас на любую строптивость свой резон. Того с полной выкладкой на сутки постановим. Ентого в шпицрутены возьмем. Так-то, канальи.　

Примчалась Полина, зареванная, добрая, нежная.　

— Не бойсь, Гошенька, не бойсь, соколик! Выкуплю. — Убежала. В дрожащей руке позвякивал малый узелок.　

Тетка ее сменила. Скорбная, тоже с узелком. В нем — немудрящий гостинец для ее горемычного Гошеньки. Сказала безнадежно:　

— Не выкупит тя Полина. Не перешибить ей тех богатеев, что показали на тя уряднику, чтоб он тя в солдаты забрал. Кулачный-то помнишь? Вот и откликнулся он.　

И тут заскрипели телеги — мужики подводили обоз под новобранцев. Понурые шагали мужики, как и их лошаденки.　

Опять прибежала Полина, бухнулась в ноги мужа своего, обхватила сапоги, взвыла в голос:　

— Ой, прости мя, родненький! Не смогла… Не выкупила! Только жизть те спортила. Осподи!　

Поднял ее Георгий. Впервые обнял, поцеловал по-настоящему и вдруг понял: не такая уж она старая, купчиха его, и что даже люба она ему.　

А вокруг все истово крестились, били лбами в пыль в сторону церкви.　

— Пресвятая дева Мария! Спаси!　

— Спаси, осподи!　

Золоченый крест, высясь, сиял на черном облаке. Но не разверзалось оно, не показывал светлый лик заступник, грозный к несправедливости, добрый к обиженным. Лишь похоронным звоном отозвался божий храм на мольбы несчастных. Поняли все: не будет чуда. Уже сытый фельдфебель взгромоздился на тяжелого коня впереди обоза. Служивые растянулись вдоль обочин конвоем. Желтели приклады, и страшно для мирного люда сверкали штыки. О другом взмолился народ всем святым сразу и каждому по очереди:

— Николай-угодник, отведи войну!　

— Не спосылай войны, осподи!　

В эти мольбы вмешались голоса властные и зычные:　

— А ну, сторонись!　

— А ну, берегись!　

— Трога-а-ай!　

— Ой-ей-ей! Ай-яй-яй! — отозвалась воплями толпа. Лишь юродивенький стал выделывать костыликом, как солдат — ружьем. А фельдфебель, избоченившись, обернулся и рявкнул:　

— А ну, кикиморы, смотреть бодрей. Чать царю-батюшке служить идете! Песню, --">