Джон Чивер - Бриллианты Кэботов

врач, но никакой болезни не обнаружил.

Однажды под вечер миссис Уоллес заметила, как миссис Кэбот выходит из аптеки на восточном берегу. Подождав, пока соперница перейдет через мост, она зашла в аптеку и осведомилась у провизора, часто ли к нему ходит эта покупательница.

- Я и сам удивляюсь, - отвечал он. - Бывать-то она здесь, конечно, бывает, когда плату собирает по квартирам, только я всегда думал, она пользуется той аптекой, другой. А ходит она ко мне за муравьиной отравой иначе говоря, мышьяком. По ее словам, у них на Прибрежной улице житья нет от муравьев, и ничем их не выведешь, кроме как мышьяком. Столько мышьяку набирает, что, видно, и впрямь нет от них житья.

Возможно, миссис Уоллес предостерегла бы Эймоса Кэбота, но больше она его не видела.

Когда его похоронили, она пришла к судье Симмонзу и сказала, что намерена предъявить миссис Кэбот обвинение в убийстве. У аптекаря, безусловно, сохранились изобличающие ее записи о покупках мышьяка.

- Может быть, и сохранились, - сказал судья, - да он их вам не даст. То, что вы затеваете, сопряжено с эксгумацией и затяжным судебным процессом в Барнстебле, а для этого у вас и средства не те, и не та репутация. Шестнадцать лет вы, как мне известно, были ему подругой. Он был прекрасный человек - так не лучше ли вам искать утешение в мысли, что вам столько лет посчастливилось его знать? И еще. Он оставил вам с сыном солидные деньги. Если миссис Кэбот вздумает в отместку оспаривать завещание, вы можете их лишиться.

Я отправился в Луксор повидаться с Джиневой. До Лондона летел на лайнере "Боинг-747". В салоне сидели всего-навсего три пассажира впрочем, как уже было сказано, любители мрачных прорицаний нынче не в чести. Из Каира турбовинтовой двухмоторный самолет на малой высоте понес меня вверх по Пилу. Следы выветривания и размывания так похожи, что чудится, будто Сахару в этих местах по ордеру на обыск, выданному природой, перерыли потоки воды - реки, речки, речушки, ручьи, ручейки... Борозды зыбки и древовидны; разветвляясь, русло мнимой реки принимает очертания дерева, которое пробивается к свету. В Каире, откуда мы вылетали на заре, мы мерзли. В Луксоре, где меня в аэропорту встречала Джинева, стояла жара.

Я был страшно рад, что мы встретились, до того рад, что ничего кругом не замечал, но все-таки заметил, что она растолстела. И не так себе раздалась - в ней было фунтов триста весу. Джинева превратилась в толстуху. Волосы, когда-то ржаные, теперь отливали золотом, зато массачусетский выговор в ее речи оказался неистребим. Здесь, на Верхнем Ниле, он звучал для меня слаще музыки. Муж ее - ныне полковник - стройный, немолодой, состоял в родстве с последним королем Египта. Он держал ресторан на окраине города и жил с женой в уютной квартире над обеденным залом. Полковник был человек с юмором, неглупый - подозреваю, что греховодник, - и очень не дурак выпить. Когда мы ездили в Карнак осматривать храм, наш драгоман запасся в дорогу льдом, тоником и джином. Я прожил у них неделю - преимущественно в храмах и гробницах. Вечера мы проводили в его баре. Пахло войной - в небе кружили самолеты, - и из туристов, кроме меня, был еще только какой-то англичанин, который все вечера просиживал у стойки, изучая свой паспорт. В последний день я всласть наплавался в Ниле - стилем кроль - и меня отвезли в аэропорт, где я расцеловал Джиневу и сказал ей - а вместе с нею и Кэботам - прости.

--">