Майя Луговская - Триптих

волнуйтесь, я видела в комиссионном точно такое пальто.

— И что же из этого, что ты видела? Собираешься мне его купить?

— Не иронизируйте. Просто я возьму его примерить, отрежу бритвой пуговицу и вам пришью.

— С ума сошла! Я запрещаю тебе это делать.

— Но за одну эту несчастную пуговицу вы сто лет будете меня попрекать.

— Не буду.

Все эти её проделки становились нестерпимы. Тут ещё случай. Обычная моя привычка, придя домой, почистить обувь, вытереть подошвы влажной тряпочкой, и только после этого спрятать. Вдруг замечаю, сапоги мои стоят в шкафу грязные. Думаю, неужели я забыла их почистить? Не может быть. Один раз, другой, странно… Спрашиваю Леночку:

— Леночка, ты надевала мои сапоги?

Насмешливо на меня глядит:

— Вы что же думаете, я буду носить ваш сороковой номер, когда у меня тридцать седьмой?

Логика несомненная, всёе же не представляю, как я могла поставить в шкаф нечищеные сапоги, да и замызгать их так не могла бы. Через несколько дней собираюсь надеть сапоги, вставляю ногу — не влезает, что-то мешает. Опускаю руку и вынимаю комок ваты, запихнутый в носок, чтобы можно было носить. Всё ясно. Вызываю Леночку, показываю и говорю:

— Как же тебе не стыдно? И ты ещё смела издеваться надо мной, что у меня сороковой размер, что я всё путаю, всё забываю… Знаешь что, придётся написать родителям.

Стоит, руки по швам, побледнела:

— Умоляю вас, не пишите. Я больше не буду надевать ваши вещи. И вообще ничего не буду. Даю вам слово. Пожалуйста, не пишите.

Конечно, я не написала. Возвращаюсь вечером, она дома, очень тихая. Подходит ко мне:

— Вы знаете, нам дали задание на курсах, написать осенний городской этюд. Я совершенно не представляю, что мне писать. Только вы можете посоветовать. Ну, пожалуйста, придумайте что-нибудь.

Понимает, негодяйка, чем меня купить.

— Что бы вы посоветовали?

Начинаю придумывать…

— Пусть это будет вечер, высокие дома, свет из окон, листья летят. Рядом стройка, башенный кран. Молодая пара.

— Очень, очень хорошо. Всё вижу. Так и напишу. Спасибо, спасибо.

Потом рассказывает:

— Все сделала как вы сказали, так здорово получилось. Педагог меня похвалил и поставил пятёрку. И всё — вы!

Похвалу она выдавала мне щедро, и многим говорила, какая я хорошая, как она мне благодарна, какой я для неё авторитет, как она меня боится и ценит. Но могла смело сказать и другие вещи: «Конечно, у нас в доме всё не так, как у Танечки. Мои родители живут очень скромно. Я ничего такого у себя дома не видела. У Танечки все по-другому, мне здесь очень сложно». Она понимала, что это будет приятно слышать людям, которых, может быть, немного и раздражал стиль моей жизни, и то, что я лучше обеспечена, больше могу себе позволить. Она умела улавливать нюансы людских настроений. У одной моей приятельницы не сложилась личная жизнь, Леночка узнала от меня об этом. И рассказывает ей, как страдает от того, что её бросил человек, которого она любила. Выдумывает историю, потом всё это забывает, путает.

Зачем ей надо всё придумывать? То вдруг расскажет кому-нибудь, что сирота и воспитали её чужие люди. Конечно, все смеются, говорят:

— Ну и фантазёрка. Что за странная девочка, всё время живёт в каком-то нереальном мире.

Она часто пыталась подстраиваться к состоянию человека и в этом была совершенная артистка. Одной моей знакомой, у которой больная печень, рассказала, что у неё самой цирроз и она обречена.

Я спрашиваю её:

— Леночка, зачем ты на себя наговариваешь? Для чего ты придумала, что смертельно больна?

Уставилась на меня, глаза синие, огромные, ресницами хлоп-хлоп, ни слова.

— Ну почему, почему ты все выдумываешь? Зачем это тебе надо?

— Это не мне надо, это ей надо. Ей же приятно.

— Что приятно?

— Человеку приятно узнать, что не только он один болен, но и другому тоже плохо. Если я посочувствую, этого мало. Важно, что я тоже в таком же тяжёлом положении.

— Ах, — говорю, — какой странный ты человек.

— Совсем не странный.

Иногда казалось, что она искренне привязана ко мне, но всегда удивляло, что нет у неё привязанности к своему родному дому, что совсем не скучает она о матери. Звонит только, когда нужны деньги. Предъявляет требования:

— Не могу же я всё время одолжаться у Танечки!

Меня она называет только так. Я много раз ей говорила:

— Не люблю фамильярности. Зови меня, пожалуйста, как все — Татьяна Павловна. Какая я тебе Танечка?

— Не могу я называть вас по-другому. Вы ведь такая --">