(Люрен) - Гул проводов (СИ)

дразнили, а то и били. На этой почве мы и сошлись. Эта самая подруга предала меня, как только предоставилась возможность.

Как будто это было минуту назад, помню гнусные смешки, горящие глаза обступивших меня гиен. Именно гиен. Они были чертовски похожи на них. «Прости, но если я тебя ударю, меня больше не будут дразнить». Толчок в грязь. Крики. «Свинья! Свинья! Кабан-бородавочник!» Проглоченные слезы обиды. Я метала дротики в её портрет, а по ночам мечтала, как вспорю её брюхо. Марк стоял в сторонке, глядя на меня. Что-то понимающее, человеческое читалось в его взгляде. Он подошел ко мне, наклонился. Все почтительно расступились. Уже тогда он научился создавать имидж. Не знаю, откуда у него это. Он не рассказывал.

— Вставай. Встань и дай ей сдачи. Не глотай слезы.

Как заколдованная, я встала. Руки как будто примерзли к телу. Толпа выжидающе смотрела на меня.

— Чего ты ждешь? Бей её. Врежь прямо по лицу. Давай.

— Бей! Бей! Бей! — подхватила толпа.

«Бей! Бей! Бей!», — звенело в ушах у меня всю среднюю школу.

Я не ударила. Я пнула. Прямо в живот. Меня разбирала злость, нечеловеческая ярость. Я била и била её, по прыщавой роже, в хитрые глазки, в пухлый животик, в массивные плечи. Пинала по ногам, по рукам, по всему, до чего могла дотянуться. Она кричала. Я тоже. Толпа ликовала. А Марк молчал. Теперь его взгляд не выражал ничего. Глаза его были красивые, но мертвые. Как у куклы.

С тех пор меня старались обходить стороной. Никакого уважения не появилось. Просто старались не связываться с Психичкой Сандрой. Один раз Альфред, похожий на ангела со своими светлыми локонами, подошёл ко мне со своей вечной свитой из друзей и поклонниц и сказал, что я «классно приложила толстуху».

— Правильно сделала. Нафиг таких подруг. — подтвердил его друг.

Но я никакого удовлетворения не чувствовала. Такое впечатление было, что побила я не её, а саму себя. Такое впечатление у меня и сейчас.

Так я и жила. По-прежнему никем не замечаемая, только теперь меня уже не дразнили, а только шептались за спиной. Марк со мной не разговаривал. Я начала думать, что тогда мне просто показалось. Он просто стоял и смотрел, как одна некрасивая девочка колошматит другую некрасивую девочку. Смотреть на ломающиеся судьбы всегда интересно, а?

Но всё изменилось, когда мы оказались наедине в заброшенном здании. Не знаю, каким ветром меня туда занесло. Просто… звало оно меня, что ли. Это мрачное, полуразвалившееся здание, с гудящими серыми стенами, казавшимися черными посреди вечернего неба, с надписями, налезающими друг на друга, как будто пытающимися перекричать своих соседей, и с мусором и обломками кирпичей, освещаемых лунным светом. Стоп, лунный свет? Только что же был закат… Когда успело так потемнеть?

— Здорово, правда? — услышала я тогда голос Марка.

Я тогда испугалась, подпрыгнула и нехотя развернулась к нему. Я побаивалась его. Иногда побаиваюсь и сейчас.

— Время течёт здесь очень быстро. Раз — и ночь пролетела, а ты даже не заметил. Но иногда… оно замедляется. Как резина растягивается. И тяяяяянется, тяяяяянется, тяяяяянется…

— Хватит! — вскрикнула я.

Он засмеялся над моим испугом. И замолчал, отвернувшись. В руках сверкнула зажигалка. Так мы и стояли — я читала надписи, он курил.

«Пусть и пусто.»

«На неоновых полях дюны порошков.

Однажды и ты туда попадешь.

Я буду ждать тебя.

Я — темный, безликий и мертвый.

Я буду ждать тебя.

И придет время расплаты.»

«Прочти эти строки. Понимаешь, как всё бессмысленно?»

«Ты умрешь, и никто не узнает об этом. Никто не услышит твою вечную агонию»

— Говорят, эти надписи написали самоубийцы, — тихо сказал Марк, подсвечивая мне зажигалкой.

— Что, правда? — испугалась я.

— Да нет, конечно, я шучу, — рассмеялся Марк. Но его взгляд по-прежнему был серьёзен. — Тебе мамочка не говорила, что глупо читать всякий бред на стенах и заборах?

Краской он вывел послание на испанском, которое отказался переводить. А потом поднялся каким-то чудом уцелевшей лестнице на второй этаж, а я зачем-то последовала за ним. И мы сидели на неровных кирпичах, там,

--">