Михаил Юрьевич Харитонов (Константин Анатольевич Крылов) - Золото твоих глаз, небо её кудрей

требований, книга ты моя книга!

Тем прекраснее, что и у тебя, opera mia, нашлись поклонники. И явили силу и глубину своих чувств наиубедительнейшим образом. Многие, многие люди, знакомые и незнакомые, снабжали меня необходимыми денежными средствами, чтобы я только продолжал писать. Не забыты были и похвалы, эта драгоценная канифоль для смычка дарования. Тобой, моя книга, восторгались; в честь тебя мои друзья устраивали торжественные обеды — не единожды! — и дарили подарки, вкусные и полезные. Есть, значит, на свете рыцари духа, пришедшие, чтобы влить в меня новые силы. Низкий вам поклон. И вот сейчас я совершенно не ёрничаю: низкий вам поклон, дорогие мои.

Что касается невнимания света, то и с этим я, чесгря, погорячился. Ибо о тебе, моя книжечка, сказали доброе слово люди, коих я ставлю гораздо выше, чем литераторшу Погодину-Кузьмину и бездельника с жабой. Философ Галковский и писатель Еськов благословили тебя, моя книга; у какого современного сочинения были такие восприемники? Что до влиятельных анонимусов, то они не только называли книгу адским трешем, но рекомендовали в неё заглянуть, хотя бы ради лулзов. И наконец: все электронные пиратские библиотеки, сколько их ни есть, растащили моё творенье по своим закромам. Что это, как ни t'moignage de respect^{12}?

Так мне ли ходить надутым, обиженным? Нет! Это будет нехорошо даже стилистически.

И тогда я решил: пусть загубленного второго томане вернуть уже, пусть! Но я напишу вторую книгу, и она будет прекрасней цветущей джоконды, загадочнее улыбки актинии, смутительнее шишки алжирского бея и цветастее цветов побежалости. Ну или уж, во всяком случае, что-то в ней такое явится, чего ради будут её читать, перечитывать, чтить. И удостоится своего законного места в вечности, среди нетленок.

Так дерзай же, о дивная книга моя! Яви себя элитариям, явись и ширнармассам! Не страшись ничего: всё, что тебя не убивает, делает тебя шикарнее. Ибо ты идёшь ко всенародному признанию — как водится, поверх голов очкастых кобр, мартышек мелких, завистливых болотных псов и хрипло лающих доберман-фричей. Каковым всем, по старинному писательскому обычаю, посулю я то, что творцы искусства всегда сулили несмысленной черни — pedicabo vos et irrumabo, cinaedi^{13}! Ибо, воистину, вы это заслужили, причём ещё с позапрошлого тысячелетия.

Остальным же — читателям и сотоварищам моим, любителям охуительных историй — скажу: прошло время охуительных историй! Настало время историй охуенных!

Отрясём же прах от ног и ушей своих и проникнемся! Нно, залётные! Вперёд!

Михаил Харитонов,

homme de lettres tr's renomme^{14}

Действие первое. Крокозитроп, или Буратина открывает глаза

Роза — всего лишь цветок; образом совершенной Красоты она становится лишь в воображении созерцающего её Поэта, который как бы заново рождает в своём Сердце её Красоту и даёт ей новое, подлинное Имя.

Сэмюель Тейлор Кольридж. Исток художественного творения. — В: С.Т. Кольридж. Избранные труды. Серия: История эстетики в памятниках и документах. — М., Искусство, 1987 г.

Доводы, эффективные в любой ситуации: напористость, уверенный тон и официально выглядящие документы.

Руководство менеджера по продажам. Издание 92-е, стереотипное. — ООО «Хемуль», изд-во «Тофсла и Вифсла», 311 г. о. Х.

4 декабря 312 года о. Х. С утреца.

Директория, павильон «Прибрежный».

Current mood: narrative/словоохотливое

Сurrent music: Прокофьев — Петя и волк

Вдруг случилась примечательность, какой не припоминали старожилы. Выпал снег. Без шестнадцати девять на западном побережье Аппенинского полуострова выпал снег.

Он был робок, рыхл, этот снег. Он как бы сознавал, что ему здесь не место и не рады: он лишь только гость случайный в этих благословенных краях. Торжественно и тихо алел он под перстами пурпурными Эос. Но не таял — ибо его было много, очень много. Огромными хлопьями он падал и падал из холодного сердца небес, и налипал, и укутывал. Обыватели слепо таращились, созерцая оплывший белый мир, от которого тянуло влажным холодком.

Побелели виноградники. В лунный цвет окрасились долины. И поля, и горы — снег тихонько всё прибрал. Он крыл карнизы, мохнатил ветви пиний, оседал на зябнущих плечах белых статуй в сумраке --">