Михаил Юрьевич Харитонов (Константин Анатольевич Крылов) - Золото твоих глаз, небо её кудрей

Михаил Юрьевич Харитонов Золото твоих глаз, небо её кудрей (Золотой Ключ, или Похождения Буратины. — 2)

Повествование в отмеренных сроках,

семидесяти четырёх действиях,

пяти бездействиях,

шести интроспекциях,

двух аналитических сводках,

трёх наставлениях,

четырёх справках, семи справочных материалах,

двух официальных документах и одном неофициальном,

двух справках-синопсисах и одной справке-ориентировке,

двухчастной ретроспективе,

двух выносках и одной врезке,

одном лирическом отступлении и одном нелирическом,

выдержке из секретного доклада, предоставленной к сведению,

одном историческом обзоре,

обширном пояснении для читателей не вполне проницательных,

бэд трипе, хард джобе и энаве сайде то хе стори,

одном мистическом видении,

трёх этапах большого пути,

читательской инструкции,

фрагменте документации, экспресс-консультации,

флешбеке, эквифинале,

физиологическом очерке,

торжественном напутствии,

рекламной паузе,

пьесе в стихах, с небольшим, но достойным предисловием,

двух частных письмах,

с упоминанием ночи и утра,

также и КТ 8885 %37181 сек. 238,

а равно и во множестве цитат из разнообразных текстов,

аллюзий, намёков различной толщины и рискованности,

отсылок и указаний, перечислять кои было бы долго,

а в общем и целом — в русских словах,

приличных и неприличных, обычных и необычных,

на всякий вкус, любой цвет и разный аромат,

в числе немалом, но достаточном,

расставленных автором в надлежащем порядке

для пользы и удовольствия

г-на Читателя.

Краткая редакция

Alas, poore Booke, I rue

Thy rash selfe-love; goe, spread thy pap'ry wings:

Thy lightnes can not helpe, or hurt my fame.

Thomas Campion. The Writer to his Booke^{1}

ТОРЖЕСТВЕННОЕ НАПУТСТВИЕ

Ты в пути, моя книга, в тяжёлом и трудном пути.

Глухими окольными тропами бредёшь-пробираешься ты к читателю своему, моя книга. Мысью серой пластаешься ты промеж интеллигентских котурнов и охранительских берцев. Иные тебя бранят; некоторые — недостаточно восторгаются; многие даже гнушаются тобою, как овидьевым свитком элегий^{2} или велесовыми дщицами^{3}.

Вот пример. Тайный мой друг, поэт Караулов, сосватал тебя, моя книга, в лонг-лист престижной литературной премии. Много ль ты обрела с того почёта, признания? Вовсе нет! Маститые литераторы, члены жюри, тебя распяли, пригвоздили и похоронили за плинтусом, отвалив на прощанье щедрых духовных бздянок. К примеру: скверно отозвалась о тебе литераторша Погодина-Кузьмина. Едкой лисьей щёлочью обрызгала нежные странички твои, о моя прелесть, литераторша Погодина-Кузьмина! Стыдно! — а ещё женщина! Хотя мужчины тоже хороши. В том же жюри засевший литератор Пермяков посмотрел на тебя, моя прелесть, узколобо. Он не услыхал твоей музыки, он не увидал твоих слёз, цветов и радуг. Он даже не содрогнулся, хотя было ведь от чего. Он чувств никаких не изведал. Мужлан! — чтобы не сказать хуже.

И это ещё не всё. Опять же к примеру: известнейший фантаст, гуру жанра, некогда меня заметивший и ободривший^{4}, не так давно признал меня очень талантливым (ну, тут он был прав, согласимся) — но тут же и похулил тебя, моя книга, обозвав — наполненной мерзостью. Нет, ну каково? — а ведь он писатель, инженер человеческих душ. То-то души у нонешних людишек такие кривые, косые, корявые и морально устаревшие, как автомобиль «Москвич-408^{5}»!

В интернете тоже многие неправы относительно нас с тобой. Вотпрямща некий влиятельный анонимус назвал тебя, моя трепетная, адским трешем. Ну, допустим, треш; но что в нём такого адского-то, я прям даже не знаю? Другой, менее анонимный, но лично мне незнакомый товарищ сказал, что в тебе, моя славная, много грязи и жестокого насилия. Вдомёк ли ему, что насилие обыкновенно бывает жестоким и не вполне чистоплотным? Третий — так и вовсе называл тебя сказкой злой и беспросветной. И не дочитал тебя, негодник, в чём не постыдился признаться. А ещё какой-то поц из Ливжора^{6} с жабою на аватарке прилюдно обозвал меня — меня! — бездарностью, пытающейся --">