Павел Валерьевич Басинский - Лев Толстой. Свободный человек

любви и сила веры, которыми обладаешь в дет­стве? Какое время может быть лучше того, когда две луч­шие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждени­ями к жизни? Где те горячие молитвы? Где лучший дар — те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неис­порченному детскому воображению».

В Ясной Поляне не били детей и крайне редко подвер­гали телесным наказаниям крепостных. Эта традиция шла по линии обоих родов — отца и матери, Толстых и Волкон­ских. Поднять руку на существо, которое не может или не имеет права защищаться, считалось в этих семьях позор­ным. Причем это было особенностью именно этих семей, а не признаком просвещенной эпохи. Отсутствие порки в воспитании ребенка было прогрессивным для того време­ни принципом, который соблюдался, например, в Царско­сельском лицее, где учился Пушкин. Пороть детей розгами, даже ружейными шомполами (ими лупил будущего импе­ратора Николая I его наставник генерал Ламздорф, запи­сывая это в ежедневный журнал), считалось нормой в арис­тократических семьях.

Но ни в «Детстве», ни в «Воспоминаниях» Толстого вы не найдете ни одного случая, чтобы ребенка били, потому что «так нужно».

В «Воспоминаниях» Толстой пишет, что в детстве ни разу не видел, чтобы пороли крепостного. «Вероятно, — подозревает он, — эти наказания производились. В то вре­мя трудно было себе представить управление без употреб­ления этих наказаний, но они, вероятно, были так редки, и отец так мало принимал в них участия, что нам, детям, ни­когда не удавалось слышать про это».

Он вспоминает, какой ужас вызвал у детей один только печальный вид помощника кучера, «кривого Кузьмы, чело­века женатого и уже немолодого», которого приказчик ку­да-то повел. «Кто-то из нас спросил Андрея Ильича, куда он идет, и он спокойно отвечал, что идет на гумно, где надо Кузьму наказать. Не могу описать ужасного чувства, кото­рое произвели на меня эти слова и вид доброго и унылого Кузьмы. Вечером я рассказывал это тетушке Татьяне Алек­сандровне, воспитавшей нас и ненавидевшей телесное на­казание, никогда не допускавшей его для нас, а также и для крепостных там, где она могла иметь влияние. Она очень возмутилась тем, что я рассказал ей, и с упреком сказала: "Как же вы не остановили его?"».

До глубокой старости Толстой не мог забыть, как од­нажды его даже не высекли, а только пригрозили высечь.

Пригрозили снять штанишки и отхлестать розгами по по­пе — унижение вместе с болью. Неизвестно, что страшнее.

В статье 1895 года под названием «Стыдно», посвящен­ной телесным наказаниям, Толстой обращает главное вни­мание не на физическую, а на нравственную сторону рас­правы. «Высшее правительство огромного христианского государства, 19 веков после Христа, ничего не могло при­думать более полезного, умного и нравственного для про­тиводействия нарушениям законов, как то, чтобы людей, нарушавших законы, взрослых и иногда старых людей, ого­лять, валить на пол и бить прутьями по задницам».

В 1837 году, когда Лёвочке было девять лет, в доме по­явился новый гувернер по имени Проспер Шарль Антуан Тома (в «Детстве» назван St.-.ter6me). Он приехал в Россию через Кронштадт летом 1835 года, зарегистрировался под именем Проспер Антонович, быстро научился говорить по-русски и успел послужить секретарем черниговского, полтавского и харьковского губернатора князя Василия Ва­сильевича Левашова, будущего председателя Государствен­ного совета. Затем он поступил старшим гувернером в дом знакомых Толстых, Милютиных, а оттуда его переманила бабушка Пелагея Николаевна — мать рано умершего отца братьев и сестры Толстых.

Одновременно от дома отказали доброму, пьющему нем­цу Федору Ивановичу Рёсселю (в «Детстве» назван Карлом Иванычем Мейером). Передавая Николая, Сергея, Дмит­рия и Льва на руки французу, бедный немец, которого де­ти называли дядькой, едва сдерживал слезы и умолял: «По­жалуйста, любите и ласкайте их. Вы всё сделаете лаской». Особенно он обращал внимание на младшего, Льва. Он го­ворил, что у ребенка «слишком доброе сердце, с ним ничего не сделаешь страхом, а всё можно сделать через ласку». На это француз возразил: «Поверьте, mein Негг, что я сумею найти орудие, которое заставит их повиноваться».

Приглашая нового гувернера, Пелагея

--">