Павел Валерьевич Басинский - Лев Толстой. Свободный человек

никого не нужно». Так считали почти все ранние биографы Толстого. Но позднейшие исследования доказали, что Вол­конские не были такими уж затворниками. Знаток истории толстовского рода Т. Г. Никифорова пишет: «Вопреки сло­жившемуся мнению (отчасти под влиянием образов старо­го князя Болконского и княжны Марьи в "Войне и мире") жизнь Н. С. Волконского и его дочери отнюдь не была за­творнической... Из дневника князя Дмитрия Михайлови­ча Волконского, родного племянника Н. С. Волконского, видно, что аристократический военный круг, литературно- ученая среда, к которой принадлежал автор дневника бла­годаря разветвленным родственно-дружеским связям, была и той культурно-исторической средой, в которой проходи­ла жизнь отца и дочери Волконских».

В этот круг общения входили Сергей и Василий Львови­чи Пушкины (отец и дядя великого поэта), Петр Андреевич Вяземский, Николай Михайлович Карамзин, Павел Ива­нович Сумароков, Иван Андреевич Крылов. Мария Нико­лаевна была дружна с женой Дмитрия Михайловича Вол­конского Натальей Алексеевной, урожденной графиней Мусиной-Пушкиной. Она бывала в доме ее отца Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, благодаря которому мы об­рели ряд ценнейших древнерусских рукописей, в том числе и «Слово о полку Игореве». В его доме на Разгуляе Мария Николаевна принимала участие в праздниках и домашних спектаклях. Иначе было бы трудно объяснить, как «запер­тая» в деревне молодая женщина могла написать несколь­ко весьма порядочных стихотворений, два больших проза­ических сочинения (сказка на французском языке «Лесные близнецы» и повесть «Русская Памела, или Нет правила без исключения») и замечательный по мыслям дневник их с от­цом поездки в Санкт-Петербург в 1810 году под названием «Дневная записка для собственной памяти».

Толстой отмечал в писаниях своей матери «правдивость и простоту», которые, как он считал, не были свойствен­ны его отцу. «В то время особенно были распространены в письмах выражения преувеличенных чувств: несравнен­ная, обожаемая, радость моей жизни, неоцененная и т. д. — были самые распространенные эпитеты между близкими, и чем напыщеннее, тем было неискреннее. Эта черта, хотя и не в сильной степени, видна в письмах отца. Он пишет: "Ma bien douce amie, je ne pense qu'au bonheur d'etre auprfes toi..."* и т. п. Едва ли это было вполне искренно. Она же пишет в обращении всегда одинаковое: "mon bon ami"[3], и в одном из писем прямо говорит: "Le temps me parait long sans toi, quoiqu'& dire vrai, nous ne jouissons pas beaucoup de ta soci6t6 quand tu es ici"[4], и всегда подписывается одинаково: "ta devou6e Marie"[5].

Вторая, более существенная, неточность состоит в том, что Толстой в «Войне и мире» изобразил мать чрезвычай­но религиозной девушкой. Между тем, судя по ее дневни­ку, Мария Николаевна не отличалась особой набожностью и была в этом смысле вполне дочерью своего отца с его ре­лигиозным равнодушием. «Николай Сергеевич, — пишет С. J1. Толстой, — не только не был богомолен, но был рав­нодушен к православию и даже в душе — вольнодумцем... Это следует из подбора оставшихся после него книг и из то­го, что в Ясной Поляне не осталось никаких следов от ка­кого бы то ни было отношения к православию. Между тем при его богатстве он легко мог построить церковь в Ясной Поляне — на деревне или у себя на усадьбе; он этого не сде­лал, а строил дома и хозяйственные постройки. Конечно, он исполнял церковные обряды, считая, что так нужно, но, вероятно, относился к ним формально...»

Возможно, Николай Сергеевич даже был масоном. По крайней мере, он явно сочувствовал «вольным каменщи­кам». Об этом говорит присутствие в его библиотеке ста­ринного масонского песенника 1762 года вместе со стату­тами масонов*.

Трудно сказать, в какой степени это повлияло на миро­воззрение его внука. Масоны Екатерининской эпохи были «вольтерьянцами». Суть же «вольтерьянства» была в отри­цании авторитета Церкви и попытке создания новой мора­ли, опирающейся на главенство разума. Всё это близко зре­лому Толстому с его критикой Церкви с позиции разума. Но обрядовая сторона масонства, карикатурно изображен­ная в «Войне и мире», была ему так же чужда, как и религи­озные обряды.

Разумным отношением к религии отличалась и дочь князя, если судить по ее дневнику. Девятнадцатилетняя девушка, впервые выехавшая в дальний путь в Санкт-Пе­тербург, она ничего не боится и смотрит на мир открыто и без предрассудков. Заметив по дороге церковные строения, она больше обращает

--">