Анатолий Алексеевич Гусев - Подъесаул Гундоровского полка

боялась, что, такие, как ты, там за границей сорганизуетесь и двинете на Советскую Россию. Лучше вас здесь держать под контролем.

Это был намёк на операцию «Трест», о которой Подколодный слышал краем уха. Его самого, скорее всего, использовали в тёмную в рамках этой операции.

— Это что за власть такая пугливая? — спросил Андрей.

— Не пугливая, а осторожная.

— А когда вы эту бучу затевали, там, на Балтике, вы, о чём мечтали? Что бы людей по тюрьмам распихать?

— Мечтали о райской жизни на земле и всеобщей справедливости. Вкусно есть, сладко пить, мягко спать.

— И мало работать. И кто бы это вам всё преподносил? На подносе? А?

— А сознание трудовых масс? Все бы работали. Всех кровопийцев, что из народа кровь сосут, к ногтю. А там свобода. Работай и получай справедливую зарплату.

— Да нет, Ваня. Вкусно есть, да сладко спать все хотят. А работать не очень. У нашей семьи на хуторе сады были яблоневые по Каменке и по Хопру. Антоновка! Наши мочёные яблоки аж до Питера доходили! Может быть, и ты их ел.

— Может быть. Ты это к чему?

— А к тому, что их обиходить надо. Отец рано вставал, поздно ложился. Смотрел, как батраки работали. Богатство просто так не даётся! Пахать надо! Я же агроном, по образованию, кроме офицерского, а ты нас кровопийцами обзываешь.

— А что? — не понял надзиратель. — Батраки на вас пахали!

— Так пахать то пахали, да зато голодные не сидели. А ваша власть пришла, яблони на дрова порубили. Лучшего применения не нашлось! И зубы на полку положили за ненадобностью. А почему? Хозяина нет. Хозяин, он как кучер, конями и телегой управляет, что бы они вперёд шли да в овраг бы не свалились. А вы вкусно поесть мечтали! Думал ли ты в семнадцатом, что вот здесь окажешься по такой поганой статье.

— Не думал, конечно. А статья поганая, да не моя.

— Как это?

— А вот так! Про общество «Долой стыд» слышал?

— Да погань, всё это — Андрей сплюнул на пол. — Даже большевики это признали.

— В том-то и дело, что признали. Погань-то, погань. Да лозунги у них дюже завлекательные. Каждая комсомолка должна идти навстречу комсомольцу в половом вопросе, а иначе она мещанка. Поди — плохо? Только вот папаша её не разделял прогрессивных взглядов доченьки. Был мещанином в этом вопросе, хоть и партийным работником. Большая шишка. Вот он ввалился к нам в комнату в самый не подходящий момент, а она из-под меня и говорит: «Тятенька, это не то, что вы думаете, он меня насилует». А то, что одежда наша аккуратно сложена и мы сами под одеялом, он на это внимание не обратил. А в родной милиции мне объяснили: или я беру статью на себя и пять лет на Севере, или меня просто расстреляют. Выбор невелик. Вот так я здесь и оказался. А что устроился хорошо, так что тут удивительного? Начальник лагеря мой кореш. Мы с ним с одного экипажа, с «Авроры». И с бабой не с какой-то там ни будь, а с княгиней Волконской сплю.

— Молодец, хорошо устроился — криво усмехнулся Андрей. — Согласно всеобщей справедливости. Думала ли твоя княгиня в семнадцатом, что будет вынуждена с матросиком спать?

— Ладно, не зубоскаль! Сейчас разговор-то не обо мне, а о тебе.

— Ясное дело! А иначе что бы тебя разобрало со мной по душам беседовать? Что-то не хорошее?

— Да. Жена к тебе приехала. Свидание разрешили. С десяти утра до пяти часов вечера. Но ты можешь отказаться.

— Зачем? — не понял Андрей.

— Пришло постановление о применении к тебе высшей меры социальной защиты, то есть расстрела — хмуро пояснил Подколодный.

— За что?

Внутри всё похолодело.

— Тебе не всё равно? Приговор привести в исполнение сегодня до восьми вечера.

— Да за что? — настаивал Андрей.

Глаза его были широко открыты от изумления, взор горел огнём, мозг лихорадочно искал выхода.

— За участие в контрреволюционном восстании на Дону в девятнадцатом годе.

— Я же амнистирован. Ты сам мне об этом в Болгарии сказал.

— Тогда была одна политика партии, сейчас — другая — вздохнул Иван и стыдливо отвёл глаза.

Он прекрасно понимал, что судьба подъесаула, это всё та же операция «Трест», зачистка потенциальных врагов, а вслух сказал:

— Мы создали механизм, машину что ли, классовой борьбы, террора. Она никакая: не злая и не добрая. Она — машина. Если в её жернова попадёшь, она тебя сотрёт в порошок и не посмотрит: свой ты или чужой. Победили бы вы — сделали бы то же самое. Классовая борьба. Как в любой борьбе, цель — врага уничтожить. А --">