помнила каждую деталь того вечера. На обратном пути из Парижа, где он брал интервью у актрисы, он без предупреждения зашел в подвальную квартиру Лиз в Кентиш-Тауне. Она была в ванне, слушала «Богему » и нерешительно пыталась понять смысл статьи в «Экономисте», и вдруг он оказался там, и пол был усыпан дорогой белой папиросной бумагой, и в комнате пахло — великолепно. и остро-Vol de Nuit.

  После этого они открыли бутылку дьюти-фри Moet и вместе забрались обратно в ванну. — Разве Шона не ждет тебя? — виновато спросила Лиз.

  — Она, наверное, спит, — весело ответил Марк. «У нее были дети ее сестры все выходные».

  — А ты тем временем…

  "Я знаю. Это жестокий мир, не так ли?»

  Поначалу Лиз сбивало с толку то, почему он вообще женился на Шоне. Судя по его описаниям, у них не было вообще ничего общего. Марк Каллендар был беспечным, любящим удовольствия и обладал почти кошачьей проницательностью — качество, которое сделало его одним из самых востребованных профилистов в печатной журналистике, — в то время как его жена была непреклонно серьезной академической феминисткой. Она вечно преследовала его за ненадежность; он всегда уклонялся от ее лишенного юмора гнева. Казалось, во всем этом нет никакой цели.

  Но Шона не была проблемой Лиз. Марк был проблемой Лиз. Отношения были полным безумием и, если она не предпримет что-нибудь в ближайшее время, вполне могли стоить ей работы. Она не любила Марка и боялась подумать о том, что произойдет, если все выльется наружу. Долгое время казалось, что он собирается бросить Шону, но он этого не сделал, и теперь Лиз сомневалась, что он когда-нибудь это сделает. Шона, как она постепенно начала понимать, была отрицательным по отношению к его положительному заряду, AC по отношению к его DC, Мудрый по отношению к его Моркаму; вместе они составляли полностью функционирующую единицу.

  И, сидя в остановившемся поезде, ей пришло в голову, что по-настоящему Марка волнует процесс трансформации. Спускаясь к Лиз, взъерошивая ее перья, смеясь над ее серьезностью, превращая ее в райскую птицу. Если бы она жила в просторной современной квартире с видом на один из лондонских парков, со шкафами, полными изысканной дизайнерской одежды, то она бы его совершенно не заинтересовала.

  Ей действительно нужно было покончить с этим. Само собой разумеется, она не рассказала о нем своей матери, и, как следствие, всякий раз, когда она оставалась с ней на выходные в Уилтшире, ей приходилось выносить благонамеренную проповедь о встрече с кем-то приятным.

  «Я знаю, это трудно, когда ты не можешь говорить о своей работе, — начала ее мать накануне вечером, поднимая голову от фотоальбома, который она разбирала, — но на днях я прочитала в газете, что более двух вместе с вами в этом здании работают тысячи человек, и что вы можете заниматься всевозможной общественной деятельностью. Почему бы тебе не заняться любительским спектаклем, или латиноамериканскими танцами, или чем-то еще?»

  «Мама, пожалуйста!» Она представила группу офицеров из Северной Ирландии и агентов наблюдения A4, спускающихся к ней с горящими глазами, трясущимися маракасами и цветными оборками, приколотыми к их рубашкам.

  — Просто предложение, — мягко сказала ее мать и вернулась к альбому. Минуту или две спустя она достала одну из старых школьных фотографий Лиз.

  — Вы помните Роберта Дьюи?

  — Да, — осторожно сказала Лиз. «Жил в Тисбери. Обмочился в штаны на пикнике в Стоунхендже.

  — Он только что открыл новый ресторан в Солсбери. За углом от Театра.

  "Действительно?" пробормотала Лиз. «Придумай это». Это была фланговая атака, и на самом деле речь шла о ее возвращении домой. Она выросла в маленькой восьмиугольной сторожке, единственным арендатором которой теперь была ее мать, и негласная надежда заключалась в том, что она вернется в деревню и «остепенится», прежде чем старая дева и Город Ужасной Ночи поглотят ее навсегда. Не обязательно с Робом Дьюи — он из промокших шорт, — но с кем-то похожим. Кто-то, с кем она могла время от времени наслаждаться «французской

--">