(Las Kelli) - Линия обороны (СИ)

мог бы стать практически кем угодно, всего за несколько лет обучения — но он даже не попытался, хотя был совсем молод. Оби-Ван тоже рано “ушёл на покой”, но он хотел этого, для него именно Хогвартс и преподавание были тем местом и тем занятием, которые делали его счастливым. Энакин же, при всех своих способностях и явном честолюбии, не стал строить карьеру, искать других способов получить блестящую жизнь своей мечты, стать звездой, пусть не квиддича, но тем не менее — звездой. Оби-Ван был уверен, что он способен на это. И однажды он спросил: почему?

Энакин ответил не сразу. Он склонил голову и смотрел в чашку, держа её обеими руками и сплетя пальцы.

— Потому что я не хотел больше ничего терять, — наконец сказал он. — Я потерял самое главное, то, что имело для меня самое большое значение, единственное, чем я по-настоящему дорожил. И я больше ничего не хочу терять. Пусть у меня будет не так уж много, зато я буду уверен, что не лишусь этого.

Оби-Ван помолчал, потрясённый, а потом неуверенно начал:

— Энакин, это…

Но Энакин прервал его, взглянув исподлобья.

— Я не для того тебе рассказал, чтобы ты меня судил.

— Я не сужу, — тихо возразил Оби-Ван. — Я могу это понять.

— Можешь? — с сомнением спросил Энакин.

Оби-Ван кивнул.

— Могу. Правда. Я могу это понять, но не могу поддержать.

Вздох Энакина выражал настолько откровенное разочарование, что Оби-Ван поспешил продолжить:

— Нет-нет, я не буду говорить тебе, как ты должен жить или что чувствовать. Но поверь мне, страх — не лучшая основа для решений.

— Страх — главный механизм, помогающий нам выживать, разве не так? — с вызовом спросил Энакин.

— Выживать, — с напором ответил Оби-Ван, — но не жить.

— Ты не был на моём месте, — холодно сказал Энакин, но Оби-Ван услышал не только его напускную холодность. Он услышал горечь, и отчаяние, и страсть, которая горела в Энакине, которая и была причиной этой фальшивой, так плохо маскирующей правду холодности. Страсть, продолжавшая гореть в Энакине, пугала его самого, требовала выхода, и когда Оби-Ван коснулся её, Энакин попытался оттолкнуть его руку. Может, кто другой и купился бы на этот незамысловатый трюк, но не Оби-Ван. Он слишком хорошо узнал Энакина за эти годы и слишком хорошо видел его одиночество. Энакин не хотел этого одиночества, ненавидел его, но не знал, как от него избавиться. Для него разрушить стены, которые он сам вокруг себя воздвиг, означало рискнуть снова всё потерять. Теперь Оби-Ван понимал это — и, поняв, на мгновение сам испытал одиночество такой силы, словно это он был лишён всего, что было ему дорого, словно это у него не было никакой надежды, лишь страх потерять то, чего он так и не приобрёл.

— Не был, — сказал он. — Но я тоже пережил потери. И я многое знаю о страхе. Я не сужу тебя и никогда не буду. Я лишь надеюсь, что ты будешь счастлив, какой бы путь ты ни выбрал.

И на одну короткую, стремительную секунду ему почудилось, что он увидел настоящего Энакина. На одну короткую секунду он увидел в его глазах доверчивость и бесстрашие, надежду и почти радость. И Оби-Ван улыбнулся, а Энакин улыбнулся в ответ, покачал головой, расцепил занемевшие пальцы и глотнул из кружки.

Вскоре после того разговора что-то в Энакине начало меняться. В первую очередь перемены пришли в его работу. Она будто стала важней для него, и он позволил себе добавить в неё самую малость той страсти, что горела в нём. Детей нелегко обмануть, и дети ощущают, когда безразличие сменяется горячностью, лучше любого взрослого. Они отозвались мгновенно, и талант тех, кто им обладал, расцвёл, а те, кто раньше проявлял мало способностей вдруг начали находить их в себе. Энакин стал чаще говорить об их успехах и о своих планах на сборную, о тактике и стратегии, о будущих матчах. Оби-Ван начал даже иногда заглядывать на тренировки — раньше его было туда на аркане не затащить — и неожиданно для себя втянулся. И даже стал близок к тому, чтобы, не к ночи будь помянуто, полюбить квиддич. Вот уж что было ни в какие ворота, отродясь он ему не нравился. Но Энакину невозможно было противостоять. Он заражал своей страстью. Он освещал ею всё вокруг и заставлял мир сиять — и Оби-Вану нравилось на это смотреть, нравилось быть частью этого. Энакин

--">