Ирина Александровна Лалова - Дом

теперь легко влезала в него. Взбив волосы железной расческой, Татьяна Васильевна щедро полила их лаком "Прелесть". Последний штрих– капля духов "Красная Москва", внушительные белые бусы и клипсы.

      Летящей походкой она выпорхнула из подъезда своей мрачной многоэтажки и направилась к месту встречи. Савелий уже поджидал ее за столиком в кафетерии. От волнения у нее перехватило дыхание, на душе было тревожно и радостно. Заикаясь и глядя в пол, она забормотала:

-Каруселин, возвращайся обратно в библиотеку. Кажется я…понимаешь, нам… мне тебя очень не хватает. Я тебя люблю.

Повисло неловкое молчание. Неожиданно робкий Каруселин распрямился, словно сжатая пружина и с вызовом глянул на Татьяну Васильевну снизу вверх.

-Ну, знаете, Татьяна Васильевна! Вы бесчувственная эгоистка, Татьяна Васильевна! Вы играете со мной, как …как кошка с мышью!– скороговоркой выпалил Каруселин и выбежал прочь из кафетерия, едва не опрокинув стул.

      Татьяна Васильевна осталась одна. Никто и никогда ее так не унижал. Сердце стремительно ухнуло вниз, разбившись вдребезги о каменный пол кафетерия. В душе ее бушевала буря противоречивых эмоций:  жгучий стыд, разочарование, досада, тоска, надежда и… незнакомое доселе чувство вины. Обессиленная и раздавленная, она закрыла лицо огромными ладонями и разрыдалась.

-Кхе-кхе, -раздался знакомый голос у нее над ухом,– вы совершенно невыносимы, Татьяна Васильевна, но я должен признаться, что тоже влюблён в Вас. Я думал, что безответно. Я всегда тайно, без всякой надежды на взаимность восхищался Вашей спокойной, уверенной силой… Вы святая женщина, нет, Вы не просто женщина. Вы– памятник! Родина-Мать! И к тому же божественно красивы, особенно сегодня…

Татьяна Васильевна отняла руки от лица. Перед ней стоял Савелий Каруселин с букетом алых роз, смущенный и покрасневший под стать цветочкам…

      В тот вечер они очень долго гуляли по набережной, держась за руки. Прохожие с удивлением оглядывались на комичную парочку: огромная, слоноподобная богатырша в розовом платье с рюшами и маленький тощий мужичок-с-ноготок в нелепом коричневом костюме. Но они уже не обращали на это никакого внимания и смотрели только друг на друга.

Сеня и Дреня

       Когда-то совхоз «Ударник» процветал – снабжал близлежащий город хлебом, ранним картофелем, молоком и мясом. Народу в совхозе в то время жило много. Тут были и больница, и средняя школа, и библиотека, и почта, и ферма, и пекарня, и пилорама… В эпоху перестройки хозяйство, как и многие другие, оказалось совершенно не готово к реформам и постепенно умирало. В поисках средств к существованию жители совхоза, кто помоложе, постепенно разъехались по городам. Совхоз со временем пришел в запустение и превратился в обезлюдевшее село, в котором добрая половина домов стояла с заколоченными окнами. Окрестные деревни и вовсе исчезли с лица земли.

      «Ударник» затерялся в глуши, среди холмов и бескрайних полей, которые никто не пахал. Больницу и почту давно закрыли, разрушенные ферма и пекарня белели бетонными остовами подле ухабистой дороги. Школу из средней перевели в разряд начальной – некого стало учить. Везде кусты чертополоха, одичавшей малины и смородины. Старое обшарпаное здание сельской библиотеки каким-то чудом уцелело. О книгах с любовью заботилась бабка Аксинья, седая, как лунь, подслеповатая восьмидесятилетняя библиотекарша. Впрочем, никто из сельчан, кроме мальчика Арсения, сельскую библиотеку не посещал. Сеня был робким, щупленьким болезненным подростком с водянистыми бесцветными глазами и некрасивыми грубыми чертами лица. Среди крепких сельских ребят он держался особняком из-за своей застенчивости, был настоящей «белой вороной». Сверстники частенько смеялись над Сеней, обижали его, не принимали в свои игры.

       Отца его, всю жизнь проработавшего плотником на пилораме, давно убила астма. Мать, печальная неулыбчивая женщина, оставшись одна со стареньким дедушкой и маленьким Арсением на руках, тянула на себе, как могла всё хозяйство из года в год. Друзей у Сени не было, именно поэтому с ранних лет чтение стало для него настоящей отдушиной. Читал он взахлёб, много и жадно, представляя себя то героем романов Джека Лондона, то персонажем пьес Шекспира, уносясь в своих мечтах далеко от родной

--">