Александр Иванович Машков (Baboon) - Вилька и Мишка в тылу врага

писит?

Я поверил ему, напился и умыл лицо.

-Посидим? Расскажи, что произошло.

-Произошла война, - сделав значительное лицо, сказал мой спутник.

-Кто с кем воюет? – поинтересовался я.

-Нашёл, над, чем шутить! – возмутился Мишка, - немцы напали! Позавчера.

-У нас же пакт, - кинул пробный камень я, и попал:

-Пакт, пакт…- презрительно скривился Мишка, - подтёрлись они этим пактом!

-Ясно, - внутри у меня всё сжалось от дурных предчувствий: начало войны! Что-то в памяти было, вот насчёт пакта вспомнил, а ещё что? Где я, до этого, жил? Кем был?

-Дальше что?

-Дальше, дальше, - опять покривился мой собеседник, - эвакуировали наш лагерь, поехали мы домой, нас и разбомбили.

-Это всё? Где наш дом? Куда идти?

-Идти на восток, наш дом в Москве.

-А сейчас мы где?

-В Беларуси.

-Почему так далеко?

-Откуда я знаю?! Отправили на всё лето. Может, чтобы домой не бегали?

-Как там было?

-Тебе было хорошо, ты же немец, меня били, - шмыгнул носом Мишка, - пока ты не заступился. Потом наоборот…

-Что наоборот?

-Когда узнали, что немцы напали, тебя хотели бить.

-И что?

-Да ничего, - пожал плечами мальчик, - Станислав Матвеич сказал, что мы все советские люди, и не должны между собой грызться, когда такая беда, но Колька Лещев всё равно сказал, что ты шпион.

-Да, - неопределённо сказал я, мало, что понимая, - куда катится мир. Что же нам теперь делать, Мишка?

-Как что? Идти домой.

-Дойдём?

-Конечно! Доберёмся до железной дороги, дойдём до станции. Помнишь, ребята в гражданскую всю страну объездили!

-Не помню, - признался я, - но пойдём. Не сидеть же здесь всю жизнь.

Мы выбрались из кювета на дорогу, пошли по обочине, более-менее целой.

Люди лежали всюду. Мне снова стало плохо.

-Ты что? – спросил Мишка, когда я покачнулся.

-Жарко, голова болит, - не признаваться же, что мне плохо от вида покойников. Особенно много было трупов детей.

-Славка, Гришка Тюрин, Серёжка Петькин, Лёшка Сапожников, а вот и Колька Лещев… - перечислял Мишка, а я удивлялся его хладнокровию, пока он не сказал, что это третий налёт, и они уже многих похоронили.

-Что же они, заразы, по детям, специально бьют? – сквозь зубы спросил я.

-Может, и специально, а может, сверху не видно, маленькие, или большие идут.

-У нас вещи были?

-Были, мы их потеряли ещё при первом налёте. Ты теперь, как я крикну «воздух» сразу ложись, не бегай.

-Понял, – хмуро сказал я, стараясь, не смотреть в мёртвые лица мальчишек и девчонок.

Шли мы до самого вечера, пока впереди не показалась какая-то деревня.

С краю стояла крытая соломой хата, обнесённая плетнём.

Почему я помню, эти слова, но никак не припомню, кто я? – злило меня. Причём мне казалось иногда, что это всё какой-то сон. Когда во сне начинаешь понимать, что это сон, то просыпаешься. Но сон слишком был похож на явь, голова болела, ногу саднило. Я задрал штанину, и увидел широкую запёкшуюся ссадину на лодыжке.

-Эге! – сказал Мишка.

-Что делать будем? – спросил я друга, останавливаясь.

-Как что? – удивился Мишка, - зайдём в деревню, попросимся на ночлег, может, накормят.

-Может, и накормят. Под замком.

-Почему под замком? – удивился Мишка.

-Война идёт, - ответил я, - всем кругом мерещатся шпионы.

-Какие шпионы? Мы же дети?!

-Тебе сколько лет, ребёнок? – спросил я его.

-Двенадцать.

-А мне?

-Тоже, или чуть старше.

-Вот видишь, двенадцать. Мы уже считаемся взрослыми в военное время, - откуда это понимание? Понятия не имею. Интуиция? Но интуиция нам не помогла.

-Стоять! – тихо сказали сзади, хотя мы и так стояли, - руки вверх!

Мы подняли руки и обернулись. Нас на прицеле винтовки держал красноармеец.

Второй уже подходил к нам. Похлопал по бокам, залез в штаны, проверив, кто мы на самом деле, и не прячем ли в трусах гранаты.

-Чистые, - сказал он, вытирая руки чем-то, похожим на

--">