Алексей Сергеевич Лукьянов - Ликвидация

Алексей Лукьянов ЛИКВИДАЦИЯ

Часть первая БОЛЬШОЕ И ТАИНСТВЕННОЕ ДЕЛО

1920 год. Бандитский Петроград.

За свои четырнадцать лет Колька Шкелет чем только не занимался. Был карманником, налетчиком, наводчиком, стоял на стреме, а теперь вот — стукачом заделался. Хотя дядь Шура говорит, что это воровское понятие, а значит — контрреволюционное. И если Колька Шкелет хочет порвать с позорным уголовным прошлым и стать советским гражданином Николаем Григорьевым, то надо понимать, в чем разница между стукачом и секретным сотрудником уголовного розыска.

Карманником Колька пробыл недолго — промышлял на толкучке, на Сенном, сам по себе и залез случайно в карман к Живому Трупу. Откуда ж он мог знать, что это фартовый? Колька и представить тогда не мог сколько именно существует мастей у питерских воров, он и воровать-то пошел с голодухи, потому что в ночлежке не кормили. А оказалось, что в воровстве правил и законов куда больше, чем у обычных фраеров. Так Кольке пальцы и отстегнули, одни култышки остались. Это Ванька Бальгаузен по прозвищу Живой Труп называл «учить дурака».

Он всяко учил — ухо мог отрезать, кончик носа, мог «лягушачьи лапки» сделать. Большой был затейник. И банду себе набрал из таких вот «ученых дураков». Только со шмарой своей, Манькой Соленой, боялся так обходиться. Она, говорили, прошлому своему хахалю отрезала кой-чего по пьяной лавочке. Может, и врали, но Живой Труп проверять не хотел.

Ванька Бальгаузен и до революции гоп-стопом промышлял, после в самочинщики подался, но там на улицы такие звери вышли, не мелкому Ваньке с ними было тягаться. Снял он с себя форму революционного матроса и вернулся к гоп-стопу. Однако хотелось ему выдумки, форсу, чтобы знали все, что Бальгаузен — это вам не мелочь какая-то, а вор с фантазией.

Был у него жестянщик знакомый, Демидов, пропойца, тот и подал идею. Возвращался с Большеохтинского кладбища, да увидел покойника, ажно протрезвел. А оказалось, что не покойник то был, а тряпка белая за куст зацепилась. Вот Ванька и придумал окучивать таких бедолаг. Демидов наделал масок-страховидл из жести да пружины на боты приладил, а Манька из старых простыней саванов нашила. Сначала Ванька сам на промысел ходил, прохожих пугал, а после придумал малолеток вместо себя отправлять. Они на тех пружинах куда как ловчее скакали, да и страху в них поменьше. Подумаешь, поймают такого шутника. Мало ли, игрался малец.

Обычно два-три «покойника» загоняли ночью припозднившегося бедолагу страшным воем на кладбище, а Ванька того и обирал до нитки. Мог и голышом оставить, если исподнее было не слишком изношенным. Колька Шкелет в банде ходил на ходулях, умел запросто перешагивать через ограды и подбирался так тихо, что жути наводил даже на подельников.

Ванька так озоровал почти два года и действительно — стал знаменит. Он на Большеохтинском кладбище промышлял, а его дело подхватили на Смоленском, что на Ваське, да, говорят, и в Москве такие же «покойники» объявились. Ванька был счастлив. На том счастье и погорел.

Мусора его долго терпели, потому что душегубства Ванька на себя брать не решался. Он и ствол-то никогда из кармана не вынимал — боялся. Но в последнее время не то народ осмелел, не то сам Живой Труп масть сменить захотел, да только пришлось ему шмальнуть пару раз. И оба раза — наповал. И главное — ни за понюшку табаку фраеров завалил. Только костюмы у господинчиков кровью зря заляпал, и всех-то сокровищ у них — у одного кольцо обручальное, у другого мундштук слоновьей кости.

После этих «мокрых» случаев уголовка «попрыгунчиками» заинтересовалась. Колька Шкелет пару раз срисовал на Большеохтинском мента, решил его пропасти до уголовки, чтобы убедиться, что это и впрямь мент, да только сам попался. Возле Ракова, бывшей Итальянской, преследуемый вдруг исчез. Колька пометался-пометался, пытаясь взять след, да и решил восвояси валить, и так слишком далеко от своих ушел, однако в этот момент его и ухватили за шиворот.

— Ты чего это за мной ходишь?

— Отпусти, дяденька!

— Как я тебя отпущу, может, ты наводчик бандитский?

— Не докажешь ничего, мент позорный!

— Вон ты как заговорил!

И тотчас два пальца так больно сжали мочку уха, что Кольке моментально расхотелось сопротивляться. Так и довел его мент до уголовки — площадь Лассаля, дом три.

Мент прошел, держа Кольку за ухо, мимо часовых, по лестнице на второй --">