Томаш Пациньский - Сентябрь

ТОМАШ ПАЦИНЬСКИЙ

СЕНТЯБРЬ

Со штыком на танки шел я, словно князь,

Прокатились танки, раскатали в грязь…

Владислав Броневский "Польский солдат"

За Острувью шоссе спускается с небольшого возвышения и входит в посаженные ровнехонь­ко, словно под шнурочек, сосновые леса, остатки Белой Пущи, вырастающие из подляских песков, перемежаемые лугами и бесплодными полями. Разбросанные кое-где деревушки – это, по сути сво­ей, халупы, стоящие при клочках возделанной земли. Шаткие мостки и броды пересекают узкие пото­ки, только они, самое большее, пригодны для легкой повозки или коров, которых гонят одна за другой.

Сентябрь был сухим, даже жарким. В последние дни лета листья уже желтели и краснели, а в светящем все ниже на небе солнце серебрились нити бабьего лета. Вот уже несколько недель не упа­ло ни капли дождя. Лесная подстилка была сухой, на лугах стояла высокая, некошеная тра­ва.

Трава высохнет, посереет до конца. Не будет она стоять в стогах, никто не свезет ее в са­раи. Осенние ветры и мороси наклонят ее, а первые снега пригнут к земле.

Или же она сгорит, как вон на том лугу, до самого мелиоративного рва, где языкам пламени без помощи ветра, который помог бы перебраться им через узенькую помеху, пришлось остановить­ся. Не помог даже авиационный бензин, сожженный остов самолета торчал слишком далеко. С обочи­ны с трудом можно было заметить герб соединения на не тронутом огнем и теперь блестевшем на солнце хвостовом оперении.

Огонь поглотил только корпус машины. В обугленном круге выжженной земли торчали только переборки и глубоко зарывшийся в почву закопченный блок двигателя. Уцелела только лишь концов­ка одного крыла и отвалившийся в момент удара хвост.

Сидевший на краю придорожной канав усталый солдат опустил ладонь, которой заслонял гла­за от низко висящего на небе солнца. В последнее время подобных картин он видел слишком много. Не нужно было даже напрягать глаз, чтобы убедится в том, что машина принадлежала пол­ку из Минска Мазовецкого или из Радома.

Здесь останки самолета покоились не менее двух недель. С самого начала войны, когда сла­бая противовоздушная оборона быстро рассыпалась в прах. В самый раз, чтобы успел остыть раска­ленный дюраль, а ветер рассеял золу. В самый раз, чтобы танковые колонны сломили сопро­тивление и захватили всю страну. В самый раз, чтобы проиграть войну.

Чуть больше двух недель. Точнее – восемнадцать дней.

Солдат склонился, дотянулся до пряжки ботинка.

Слишком стар я уже для этого, подумал он. Чувствовалось бремя своих почти что пятиде­сяти лет. Физическая усталость, боль стертых подошв и суставов, тупо отзывающаяся по ночам под голым небом, что могло быть хорошо еще для зайца в борозде, но никак для капитана запаса.

- Вот же ж, курва, досталось, - буркнул он, меряясь силой с упрямой пряжкой.

Обувка была не самой лучшей, как и все, что таскали резервисты и добровольцы. Оружие по­мнило времена сразу же после прошлой войны. Экипировка, которой было далеко до уставной, пред­ставляло собой странное сборище инвентаря, тщательно собираемого предусмотрительными сер­жантами. А ботинки, годами хранимые на каком-то бездонном складу, никак не были при­способлены для контакта с грязью и пылью.

Выданного по службе оружия тоже давно уже не было. Когда он выстрелял, впрочем, в бе­лый свет, как в копеечку, все, что имелось в обоймах, оказалось, что ни одна из оставшихся в жи­вых логи­стических служб патронами такого калибра не располагает. Так что с чистой совестью он выбросил винтовку в канаву, тем более что в призывном бардаке никто в его книжку номера не внес. Вместо нее он взял новую радомскую винтовку, патронов к которой было, сколько душа по­желает.

Нужно двигаться, с неохотой размышлял он, глядя на треснувшую подошву. Сойти с этой до­роги, вообще-то выгодной, поскольку ведущей прямиком к цели, зато не слишком безопасной. Дальше продвигаться лесом, они избегают леса, предпочитая воевать на дорогах высшей