Александр Дмитриевич Прозоров - Воевода

Александр Прозоров Воевода

Глава 1

Декабря 1409 года Городок князей Заозерских

Среди березовых поленьев оказался небольшой расколотый сучок, формой и размерами настолько напоминающий подзабытую игрушку, что Егор не удержался, подобрал выпавший из топки уголек, нарисовал на гладкой половинке экранчик и кнопочки, потыкал пальцем и поднес к уху:

— Алло… Доски заказывали? Чего молчим? Спите, что ли?

— Что это у тебя такое, милый? — приподнялась на локте полуутонувшая в перине Елена.

— Телефон, — опустил сучок Егор. — Чего-то не отвечают…

— «Теле» значит «далеко», — продемонстрировала свое знание греческого княгиня, падая обратно на подушки, — а «фон» прибавляется к именам немецкой знати. Выходит, это у тебя… Далекое происхождение? Вырастание? Далекий властелин?

— Далекая задница… — шепотом поправил ее молодой человек, открыл дверцу топки и кинул неисправный аппарат в пламя.

Нельзя сказать, чтобы нынешнее положение его сильно угнетало. Как-никак, через жену он теперь князь, пусть и захудалого удела размером с провинциальный райцентр, — все вокруг кланяются, угождают. Слуги, холопы, дворовые девки завсегда и приберут следом, коли что напачкал, и стол накроют, и постирают, и постель уберут, полы помоют. Хоть ты плюй себе в потолок да заботы никакой не знай. Однако отсутствие до боли привычных и удобных вещей вроде аэрозоля с дезодорантом, фумигатора, даже банального полиэтиленового пакета, немало удручало.

Это может показаться смешным, но когда хочется прихватить с собой пару бутербродов, а положить их банально не во что — на многие неприметные пустяки из двадцать первого века начинаешь смотреть совсем иначе. Человеку будущего трудно понять, как это: бумаги практически нет, ибо штука чертовски дорогая и редкость заморская, только на летописи монастырские да на письма княжеские идет; все тряпки вокруг — домотканые, ручной работы. Тоже не поразбрасываешься, дороговато.

А резинки для штанов?

А непромокаемые плащи и сапоги?

А одноразовые зажигалки и спички?

А шариковые ручки? Лампочки и фонарики? Газовые плитки? Станки для бритья? Дверные петли? Зеркала и стекла в окнах? Пружинные постели?

А легкие как пух и небьющиеся пластиковые бутылки с завинчивающейся крышкой?!!

Егор чуть не застонал от тоски по недостижимому комфорту и подбросил в топку еще дров. Увы, раньше он даже примерно не мог себе представить, насколько благостной и удобной делали его жизнь эти тысячи и тысячи незаметных мелочей…

— Зачем ты топишь печь? — зевнула, вытянув руки над головой, Елена. — Пусть этим дворня занимается.

— Нравится, — пожал плечами Егор и закрыл дверцу.

— Не княжье это дело, милый. Пусть простолюдины грязной работой занимаются.

— Если я ныне князь, то отчего не могу делать все, что хочется? — не понял молодой человек.

— Зачем самому мараться хлопотами, которые можно слугам поручить?

— Ты так уверена? — вкрадчиво поинтересовался Егор, возвращаясь к постели. — Ты и правда уверена, что нужно перекладывать на других прямо все, что они готовы сделать вместо тебя?

Присев на край кровати, он начал целовать ее лицо — ее глаза и брови, ее щеки и губы, шею, ямочку меж ключиц. Девушка хихикнула, чуть откатываясь в сторону — и он потерял равновесие, проваливаясь в глубокую и вязкую, как гидропостель, перину. Пух промялся под широкоплечим мужчиной куда глубже, нежели под хрупкой наследницей Заозерского княжества, Елена Михайловна оказалась сверху и начала целовать его сама:

— Суженый мой, единственный мой, долгожданный… Нет, конечно, нет… Ты и только ты… Никто, кроме тебя… Ты можешь делать все, что пожелаешь. Я вся твоя, мой князь. Твоя и только твоя.

И хотя жена и клялась ему в покорности, своим положением она воспользовалась без малейшего колебания, не отдаваясь, а получая свое, овладевая, поглощая собою мужа, управляя им, словно взнузданным жеребцом. Елена выпрямилась, откинув одеяло, и в пляшущем свете огня, пробивающемся через щели печной дверцы, открылась ему подобием демона страсти: алая в темных тенях, гибкая, с длинными волнистыми волосами на плечах, пугающая, но невероятно соблазнительная. Любимая, невероятно желанная и на диво — реально принадлежащая ему и только ему.

Ради такой женщины действительно стоило гикнуться в пятнадцатый век и жить среди --">