Михаил Леккор - Чиновник его величества

непотребно. Бога ведь нет — это непреложно было вбито в него в советское, но спокойное детство. Так что ж теряться?

И вдруг после более, чем полугода молитв и тревог Господа, в самую глухую осеннюю ночь ему приснился большой яркий сон. И как будто и не сновидение совсем, а явная реальность.

Будто ходил он то ли в огромной дремучей пещере, то ли в каменном нескончаемом дворце. Именно в каменном, как бы каком древнем, а не современном кирпичном или блочном, проложенном пластиком или металлом.

Был он весь такой великолепный, но не роскошный, с каменными плитами, покрытыми изысканными узорами. И ни железа, ни стали. Лишь изредка дерево. Зато уж не простая сосна или ель, а драгоценная тропическая древесина. Сразу видно, не ширпотреб за несколько обесценененных долларов.

Шел Андрей Игоревич долго и по запутанному коридору, но ни сразу не запутался, не испугался, что потеряется. Словно, кто-то его вел, взяв за руку и периодически подбадривая душу. Как маленького встревоженного мальчика, оставленного без родителей и потому как-то осиротевшему.

А потом он вошел в обширную комнату, не то, чтобы огромную, но стены его были спрятаны вдалеке в темноте и сумраке, и главное — посреди за большом просторном деревянном столе сидел НЕКТО. Был он вроде бы стар и в обычном домотканном наряде и сидел на скамье (на стуле), но весьма крепок и даже могущественен.

Ничего больше Андрей Игоревич не видел, поскольку его притягивал неведомый собеседник. И как притягивал? Он смотрел на него, почти не видя, хотя и понимал, что это не заурядный человек. Бог?

— Проходи, добрый человек Андрей, — сказал ему торжественно Бог. При чем, как сказал? Могучий голос шел ниоткуда но отовсюду — от стен, от потолка, от стола. Сразу становилось понятно — это говорит именно Бог, всемогущий и величественный. И, кажется, по-русски. Иначе, как бы он понял?

Андрей Игоревич даже как-то оробел и мелко кивнул, ничего не осмеливаясь сказать божественному собеседнику. Прошел в комнату, но не в середину, а только отошел от входа. И не подсел к столу, как этоделал в обычной жизни. Встал смирнехонько, ожидая, что ему скажут.

А Бог не удивился, не стал суетится, предлагать ему садится за стол, угощаться чаем с бутербродами или какими-то сладкими закусками. Уж он то понимал, человек не в гости пришел, а он не гостеприимный хозяин. Он грозный судия.

— Я постоянно слышал тебя, Андрей, в своих молитвах, — так же велеречиво и торжественно сказал Бог из неоткуда и одновременно отовсюду, — ты мне, честно говоря, страшно надоел. Но я бы все равно не стал торопиться выполнять твою просьбу. Люди, не редко в земной юдоли просят, а, бывает, требуют от меня всякую мелочь, думая, что я их обязан выполнить. При чем нередко их слова еще меняются. Однако же! Я хоть и Бог, но не могу помогать просить прошения триллионов людей.

— Триллионов? — удивился Андрей Игоревич, — А когда это нас столько стало?

— За все времена существования, — махнул Бог, — от Адама до Страшного Суда.

Видимо, божественный собеседник не привык, что приведенные ему на суд прерывают на полуслове, и принял какие-то меры, поскольку его взмах не только был отметкой раздражения, но и привел к полному онемению рта Андрея. Теперь он не сумел бы что-то сказать, если бы даже и сильно захотел.

— И ты, добрый человек, никогда не увидел бы ответа от своих претензий. Я дал вам не только кратковременную на Земле жизнь, но и бессмертную душу. Я дал вам, люди, право самостоятельной судьбы. Потому решайте свои мелкие проблемы сами, без моего вмешательства. Да будет так во время веков!

— Но, — искоса посмотрел Бог на Андрея Игоревича и тому показалось, что он несколько смущен, — в твоей судьбе действительно произошла ошибка. Не знаю уж от чего. Характер у тебя был для XIX века, а направили для рождения почему-то в XXI столетие. И ни божественное предопределение, ни ангелы — определители судеб никак не смогли помочь тебе.

Если бы Андрей Игоревич мог в этот миг говорить, он бы спросил, сколько ошибок такого рода происходит в рамках человечества. Но он был под влиянием печати молчания и потому промолчал. А бог, конечно, и не подумал сказать. Ибо, Богу — богово, а кесареву — кесарево и нечего тут мешать!

Помолчал немного, не из желания выслушать, а дать себе передохнуть. А потом продолжил:

— Я решил своим божьим определением, направить твою душу, человек Андрей, в XIX век на место торопливой души, которая, --">