Александр Владимирович Воронков - Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ)

Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое...

Пролог. Дмитрий Иванович Умнов. Лето 2014

ВЪ ЛѢТО СЕМЬ ТЫСЯЧЪ СТО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ…

АННОТАЦИЯ

Двое однополчан, прожившие долгую и достойную жизнь, погибнув, оказываются разумами в телах людей начала XVII столетия. Они вынуждены активно вмешаться в ход событий, чтобы сохранить свои новые жизни от смерти, а Россию — от Смуты, далёкие отголоски которой докатились и до наших дней. Но даже встретившись, друзья не могут узнать друг друга, ибо теперь один из них — скоморох-подросток, в второй — русский царь с сомнительным правом на московский престол…

ПРОЛОГ

Дмитрий Иванович Умнов[1]. Лето 2014

Гр-р-ах! Вуииииивуивуууу-гр-р-ах! Вуииииивуивуууу-гр-р-ах!

От сотрясения при взрывах дом заметно вздрагивает, перевёрнутый стеклянный «зонтик» люстры под потолком, качается, будто стараясь подменить остановившийся маятник настенных ходиков. Сами-то часы не тикают уже, без малого, четверть века, с тех пор, когда не стало Мелиты. Сорок два года прожила она со мной, действительно, как пчёлка хлопоча и по дому, и на работе, воспитывая детей, после — внуков, находя время и на самодеятельность, и на профсоюзные дела… А потом: села у телевизора и всё смотрела, смотрела на экран, где русские танки посреди русской столицы размеренно били и били по русским людям в дымящемся белом доме на Красной Пресне. Так же, как сейчас размеренно бьёт артиллерия по нашему Луганску. Смотрела, плакала, комкая в пальцах синий платочек. Она любила синий цвет, и песенку эту любила… И вдруг тоненько застонала — и попыталась прикрыть рукой сердце…

Доктора говорили потом, что смерть при первом инфаркте случается редко. Им, конечно, виднее. Вот только от научных познаний медиков не легче. А старые ходики, доставшиеся ей в приданое от бабки, перестали ходить через год. Так что висят они теперь простым украшением на стене, рядом с её портретом в рамке. Портрет пастельными мелками на толстом картоне хорош: наш завклубом был большой мастер на разные художества. Срисовал Мелиту с той самой фотокарточки, которую она вложила в новогоднюю посылку «самому смелому».

Не скажу насчёт «самости», но всё-таки за просто так на фронте нашему брату, рядовым да сержантам, наград не давали, а у меня к декабрю сорок четвёртого, кроме медалей «За отвагу» и «За оборону Кавказа» ещё и ордена имелись. Причём не просто абы какие, а «Отечественная война» обеих степеней. Кто на самом деле воевал тогда на передовой — тот поймёт. Ну и нашивок за ранения справа на груди было три штуки: две красные и жёлтая. А чуть позже, в феврале сорок пятого, довелось ещё одну жёлтую заработать. И медаль «За взятие Будапешта». Так что, думается мне, посылку ту я всё же заслужил.

А хороша была посылочка: две пары вязаных носок, шерстяные трёхпалые рукавицы, как раз, чтоб удобно на спусковой крючок нажимать было, холщовое полотенце с греческим узором по краям и вышитым пожеланием: «Возвращайся с победой!» и даже дикий дефицит в то военное время — два куска ещё довоенного «Цветочного» мыла. И как такое сокровище удалось сохранить на оккупированном Донбассе, да и после освобождения — ума не приложу!

А вот я подарки не сберёг: носки те от солдатской походно-пешеходной жизни быстро стёрлись, рукавицы я позабыл, оставив на подоконнике в каком-то венгерском доме, где нам пришлось работать прямо с чердака, направив миномётный ствол в огромную дырищу в черепичной кровле. А рушник тот кто-то из ребят приспособил мне вместо дополнительного тампона: чёртов осколок рубанул по спине почти вертикально, повредив и мышцы, и лопатку, и рёбра. Так что чинили меня медики больше двух месяцев. А как более-менее в божеский вид привели, то, видать, решили, что и без Димки Умнова Красная Армия уж как-нибудь сумеет Гитлеру козью морду устроить, и направили раба божьего в звании старшего сержанта в запасной полк. Там и конец войны встретил…

Вот только конец войны — не конец солдатчины. Пришлось оттрубить, как медному котелку, по сорок седьмой год включительно. Тогда уже и уехал налаживать мирную жизнь со старшинскими нашивками на погонах. Я ж сам двадцать второго года рождения и призывали меня в августе сорок первого, когда первые настроения «малой кровью, могучим ударом и к Октябрьским — по домам» прошли --">