Рэй Дуглас Брэдбери - Ложки-плошки-финтифлюшки

Рэй Дуглас Брэдбери Ложки-плошки-финтифлюшки

— Так, поглядим. Это у нас дом Бартона. Сюда три письма. Одно — Томасу, другое — его женушке Лидди, а третье — бабке. Стало быть, жива еще? Ох уж это старичье, ничто их не берет.

Он бросил письма в ящик и остолбенел.

До его ушей донесся львиный рык.

Почтальон отпрянул, вытаращив глаза.

Тугая дверная пружина исполнила душераздирающую мелодию.

— Доброе утро, Ральф.

— Мое почтение, миссис Бартон. Неужто вы льва взяли в дом?

— Что?

— Льва взяли, говорю. На кухне держите?

Она прислушалась.

— Ах, вот вы о чем! Нет, это наш «мусорганик». Ну, вы понимаете, утилизатор органического мусора.

— Не иначе как супруг ваш прикупил.

— Он самый, кто ж еще? Вы, мужчины, до техники сами не свои. Такой агрегат даже косточки сожрет — и не поперхнется.

— Вы с ним поосторожней. Не ровен час — он и вас заглотит.

— Не посмеет. Я же известная укротительница, — засмеялась хозяйка и прислушалась. — Ого, и вправду ревет, как лев.

— Видать, оголодал. Ну, всего наилучшего. — И почтальон растворился в утренней жаре.

Лидди, размахивая письмами, взбежала по лестнице.

— Бабуля! — Она постучала в дверь. — Тебе письмо.

Дверь молчала.

— Бабуля? Ты тут?

После долгой паузы из комнаты послышался сухой скрип:

— Тут.

— Что поделываешь?

— Много будешь знать — скоро состаришься.

— Ты все утро у себя в комнате просидела.

— Да хоть бы и весь год, — огрызнулась бабуля.

Лидди подергала дверную ручку.

— Ты, никак, заперлась?

— Ну, заперлась.

— К обеду-то спустишься, бабуля?

— Еще чего! И к ужину не спущусь. Ноги моей внизу не будет, пока на кухне торчит этот окаянный костогрыз. — Через замочную скважину поблескивал колючий взгляд, который так и буравил внучку.

— «Мусорганик», что ли? — засмеялась Лидди.

— Я слышала, что сказал письмоносец. Ни прибавить, ни убавить. В моем доме львам не место! Вот, слушай! Муженек твой балуется.

Под лестницей ревел «мусорганик», перемалывая объедки, кости и всякую всячину.

— Лидци! — окликнул ее муж. — Лидди, беги сюда! Погляди: зверь, а не машина!

— Бабуля, — обратилась Лидди к замочной скважине, — неужели тебе не интересно?

— Глаза б мои не глядели!

За спиной у Лидди раздались шаги. Через плечо она увидела Тома, который остановился на верхней ступеньке.

— Спускайся, Лидди, попробуй сама включить. Я специально костей взял в мясной лавке. Этот проглот их уминает за милую душу!

Она спустилась в кухню.

— Страшновато, конечно, ну, да ладно!

Избавившись от лишних глаз, Томас Бартон постоял с минуту без движения; на его губах играла ханжеская усмешка. Потом он тихонько, если не сказать деликатно постучался в дверь и прошептал:

— Бабуля?

Ответа не последовало. Томас осторожно подергал дверную ручку.

— Будто я не знаю — ты тут, старая карга! Бабуля, тебе слышно? Это внизу, на кухне. Оглохла, что ли? Ишь, заперлась! Опять нос воротишь? На дворе лето, теплынь, чего тебе еще надо?

Тишина. Он направился в сторону ванной комнаты.

Коридор опустел. В ванной потекла вода. От кафельных стен гулким эхом отражалось громогласное пение Томаса Бартона:

Ложки-плошки-финтифлюшки,

Пахнет кровушкой старушки.

Кости р-р-размелю в муку,

Впрок лепешек напеку.

В кухне заревел лев.

От бабули пахло допотопной мебелью, и пылью, и лимонными корочками, а с виду она была похожа на засушенный цветок. Ее решительный подбородок слегка отвис, выцветшие золотистые глаза смотрели пронзительно и сурово; раскачиваясь в кресле, она, словно топорик, разрубала горячий полуденный воздух.

До ее ушей долетела песня Томаса Бартона.

От этого сердце превратилось в ледышку.

Рано утром она слышала, как внучкин муж нетерпеливо крушил фанерный ящик, — ни дать ни взять малолетний сорванец, получивший на Рождество дьявольскую забаву. Яростно трещала крышка, рвалась бумага; потом раздались победные вопли — его руки уже оглаживали прожорливую машину. Еще в прихожей, поймав на себе орлиный взгляд бабули, он со значением подмигнул. Бам! То-то она припустила по лестнице, чтоб скорее захлопнуть за собой дверь!