Стивен Волк - Готика

Стивен Волк Готика

В страхе я открыла глаза. Был разгар шторма. Навязчивая идея о том, что я вновь нахожусь в Диодати не давала мне покоя. Мне пришлось сделать усилие, чтобы вернуться к реальности.

И все же я еще вижу их. Та самая комната. Темные тени. Сквозь портьеры просачивается лунный свет. Иногда я подхожу к окну в ожидании увидеть за ним хрустальную поверхность озера и высокие белые Альпы.

Я полагала, что мой рассказ послужит для меня своего рода катарсисом. Однако мысли по-прежнему преследуют меня. Вот уже тридцать пять лет меня спрашивают, как такая юная девушка могла написать столь кошмарный рассказ. Я всегда отвечаю, что этот монстр был порождением кошмара.

Шторм разгорается. Сейчас он странным образом успокаивает.

Сколько раз я пыталась взять перо и описать подлинные события той ночи. Всякий раз меня постигала неудача. Я отступала, охваченная ужасом. Меня душила мысль, что моя тайна является темной силой, влияющей на судьбу близких мне людей. Но теперь, когда мое сердце вот-вот остановится, будет ли это препятствием для меня в стремлении разрешить бремя печали и страха истиной?

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Человек прошел по темной комнате к окну и посмотрел на озеро меланхолическим взглядом. Тень от оконной рамы упала на его бледное лицо. Женственными пальцами, украшенными драгоценными перстнями, он отдернул портьеру.

Они пришли. Он знал, что придут. Это было предрешено. Подобно тому, как сложенному из бумаги кораблику, плывущему по желобку, всегда предрешено попасть в сток. Пусть они войдут.

В доме стояла неестественная жара. Он ощущал тяжесть, словно само небо медленно и страшно опускалось вниз. Он понял, что солнечный свет снаружи дисгармонировал с тенями внутри. Пространство вокруг него уменьшилось. Он задрожал и снова задернул портьеру, возвращаясь под уютную защиту темноты.

Белая сова наклонила голову и приоткрыла всемогущий глаз. Привязанная хозяином к насесту, она была узником. Экспонатом. Любимцем.

Человек закрыл глаза. Он просил. Просил, чтобы разразился шторм.

Записи моей матери настолько подготовили меня к красотам Швейцарии, что, когда я впервые отправлялась туда два года назад, я была уверена, что буду разочарована. Она называла ее Раем, Элизием, Аркадием, и я устала, как устает человек от чтения бесконечного списка прилагательных в превосходной степени, которыми она описывала ее ненаглядную страну путешествий. Однако моим единственным разочарованием было отсутствие матери, я почувствовала удивительную близость ее души, ощущая себя, как прежде она, безмерно счастливой ступить на землю не просто центра европейской культуры, но действительно самого прекрасного места в мире. Да, Рай. Да, Элизий, мама, и даже больше — Эдем.

Как бы то ни было, лето 1816 года имело непредсказуемость Тома из Бедлама. Такое чистое, спокойное, ровное небо ярко-голубого цвета, украшенное там и сям белыми барашками прозрачных облаков в один миг превращалось в темную, угрожающую штормом стихию. Облака превращались в грозовые тучи. И все это свершалось без должных примет, совершенно внезапно. Превращение спокойной невинной чистоты в ужасающее неистовство. Это пугало, но, сказать правду, также странно возбуждало.

Покинув Довер третьего мая, восьмого мы были в Париже. Оттуда главным туристическим маршрутом через Трой, Дийон и Полинею мы проследовали на юго-восток. Весна была поздней и ландшафт был неоднороден — от заброшенности до приятной оживленности.

Моя сводная сестра Джейн Клермон (она с детства любила аллитерацию и звала себя более звучно — Клер Клермон) использовала имя Шелли в своих многочисленных записках к своему идолу лорду Байрону (в качестве псевдонима) в Друэри Лейн, легкомысленно прося его дать ей совет насчет ее сценической карьеры. Меня до сих пор удивляет, чем она его покорила тогда, ведь тысячи других потерпели неудачу. Может быть, своей наивностью. Или дело в нем. Тем не менее, их путям было суждено пересечься. И теперь, когда Байрон был в ссылке, Клер была захвачена идеей разыскать его и возобновить их лондонскую связь. Клер упрашивала нас сопровождать ее в розысках.

Шелли и я — некоторое время между нами была любовная связь — всячески хотели избежать пуританской притворной щепетильности --">