Эдвард Фредерик Бенсон - Тварь в зале

пол-Лондона».

Проведя за границей пять лет, приятно сознавать, что ваш лучший друг все еще остается в столице, и, как заметил Луис, жизнь с ним по соседству — прекрасный повод для визита. Помимо прочего, еще с кембриджских времен я знал, что у Луиса означает «забежать». Перед сном, когда работа была закончена, на лестничной клетке раздавались стремительные шаги — знак того, что в следующие час или два он будет фонтанировать идеями. Луис буквально сиял от творческих замыслов. Они наделяли его особой аурой, где бы он ни находился. Он предлагал пищу для ума — единственную настоящую ценность. Большинство людей больны, ибо их мозг голодает, а тело бунтует и отвечает на пренебрежение люмбаго или раком. Вот — главный постулат моей работы. Все болезни начинаются в мозгу. Ему необходимы питание, отдых и упражнения, и тогда тело будет здоровым и невосприимчивым к недугам. Но если мозг поражен, можно спустить лекарства в раковину или скормить пациенту — результат будет один; если только — и это важнейшая оговорка — он в них не верит.

Однажды я сказал об этом Луису за ужином после тяжелого дня. Мы пили кофе в зале, не знаю, как еще назвать место, где он принимал пищу. Снаружи его дом казался таким же, как мой и другие десять тысяч домишек в Лондоне, но за порогом не было узкого коридора с дверью, ведущей в столовую, в конце которого обычно находилась маленькая комната, называемая кабинетом. Луис счел необходимым сломать все ненужные стены, вследствие чего цокольный этаж превратился в комнату с лестницей, поднимающейся наверх. Кабинет, столовая и коридор стали единым целым, и, войдя, гость попадал в огромный зал. Единственным недостатком подобной планировки было то, что почтальоны шумели за дверью в непосредственной близости от обедавших. Едва я поделился своими не слишком оригинальными соображениями о влиянии мозга на тело и чувства, как где-то неподалеку раздался стук, напугавший меня.

— Стоит оборачивать дверное кольцо тканью, — сказал я. — Хотя бы на время обеда.

Луис откинулся назад и рассмеялся.

— Это не дверное кольцо, — ответил он. — Неделю назад ты говорил то же самое, так что я его снял. Письма теперь просто падают в ящик. Но ты слышал удар, не так ли?

— А ты нет? — спросил я.

— Конечно, я его слышал. Но стучал не почтальон, а Тварь. Я не знаю, что она такое, но именно это делает ее столь интересной.

Единственная вещь на свете, которую гипнотизер, верящий в незримое воздействие, презирает и которой гнушается — это глубоко укоренившееся, вульгарное представление о спиритизме. Белая горячка не претит ему так, как безумная, не вызывающая доверия мысль о влиянии духов на нашу жизнь. И то, и другое — бред, по одной и той же причине: легко вообразить, что сознание действует на сознание, как тело на тело. Следовательно, представить, что сильная воля влияет на слабую, так же легко, как понять, что сильнейший боец одолеет противника. Но вера в духов, стучащих по мебели и управляющих ходом событий, не менее абсурдна, чем прием фосфора для улучшения мозговой деятельности. Так я тогда думал.

Несмотря на слова Луиса, я был уверен, что дело в почтальоне, резко встал и подошел к двери. В почтовом ящике было пусто, и я шагнул за порог. Почтальон только поднимался по ступенькам. Он отдал мне письма.

Луис потягивал кофе, когда я вернулся к столу.

— Ты когда-нибудь занимался столоверчением? — спросил он. — Это довольно любопытно.

— Нет, и рак листьями фиалки тоже не лечил, — ответил я.

— А как же «испытать все»? — продолжал он. — Это ведь наш план и девиз. Живя столько лет за границей, ты провел множество экспериментов, сперва сомневаясь в возможности внушения, затем желая, чтобы она оказалась правдой. Теперь твоя вера в гипноз так сильна, что может сдвинуть горы, а ведь до Парижа ты считал его шарлатанством.

Говоря так, он позвонил в колокольчик. Явился слуга, чтобы убрать со стола. Пока он занимался своим делом, мы прохаживались по комнате и рассматривали гравюры, восхитившись работой Бартолоцци, купленной Луисом в Нью-Кат, и в мертвом молчании замерев перед «Пердитой», стоившей ему целое состояние. Затем мы вновь сели за обеденный стол, вырезанный из красного дерева, тяжелый и круглый, с центральной ножкой, превращающейся у самого пола в четыре устойчивых лапы.

— Обрати внимание на его вес, — сказал Луис. — Посмотрим, сумеешь ли ты его сдвинуть.

Я взялся за край стола и толкнул, практически --">