Карл Ганс Штробль - Мейстер Йерихо

и уронил крышку рояля на клавиши.

— Довольно! Я же говорил: я умею играть только на органе. Приходите в церковь, когда я играю.

Он снова схватил руку Анжелики. Маленькие сердечки болтались из разреза ее воротника. Уже в дверях Мейстер неуклюже поклонился. Анжелика схватила меня за руку. Ее нежная ручка была холодна как лед.

— Запри дверь! — закричала она. И это было первое, что она произнесла после появления Мейстера. Анжелику сотряс кашель, как будто ее старая хворь вдруг решила напомнить о себе. Ночью во сне она закричала от боли. Ей приснился этот человек. Мейстер Йерихо. Она была его музыкальным инструментом. Натянутые струны пронизывали ее тело. Своими скрюченными пальцами-когтями он извлекал из них мрачные аккорды.

Ее чудесное настроение и, казалось бы, совершенно вернувшееся здоровье, сопровождавшие нас на пути домой из теплых краев, угасли в одночасье. Я заметил это уже на следующий день. Словно тень, передвигалась теперь Анжелика по дому и по саду, одаривая меня вымученной улыбкой. На рыцарские ухаживания Рихарда, которые она раньше шутливо поощряла, теперь Анжелика не обращала никакого внимания. И если раньше она обязательно задерживалась у инвалидного кресла дочери привратника, то теперь лишь проходила мимо, игнорируя мольбу в грустном взгляде Валли. «Что с тобой?» — спрашивал я. «Не знаю, мне неспокойно», — отвечала она. Но воскресную службу не пропускала никогда. Игра Мейстера Йерихо притягивала ее.

Это было словно дьявольское наваждение. Ее охватывал сладострастный восторг. Жажда этих отзвуков разрушения и отчаяния вела ее все глубже во мрак.

Я чувствовал, как она отдалилась от меня.

— Поезжайте снова на юг, — обронил как-то Рихард, хотя ему было бы очень тяжело расстаться с нами. И тогда намерение, уже давно зревшее во мне, переросло в непоколебимую решимость.

— Мы уезжаем послезавтра.

В ответ на это Анжелика бросила на меня такой взгляд, будто я сказал нечто ужасное. И тогда я отчетливо осознал, что ее просто необходимо увезти из этого места, где она угасала, как слабый огонек. Не желая отменять своего решения, я начал все необходимые приготовления к поездке. Но в день отъезда я обнаружил Анжелику лежащей без сознания на веранде. Рядом на полу виднелись капли крови. Ее болезнь вернулась, еще сильнее, чем прежде, сопровождаемая приступами, которые в одночасье отняли у Анжелики последние силы.

Ужасный итог не заставил себя долго ждать. Она умерла. На своем инвалидном кресле Валли неуклюже суетилась возле постели больной, пытаясь как-нибудь помочь. Девочка подолгу сидела около нее и рассказывала истории. Все эти рассказы отражали ее скорбь и страх. Чтобы как-то отвлечься от своей печальной судьбы, Анжелика расспрашивала о новостях в городе. Последнее время она отдалилась от меня, но в ночь ее смерти наша привязанность друг к другу вернулась.

— Пообещай мне, что будешь стеречь мою могилу, — умоляла она, и я обещал, хотя обманывал себя ложными надеждами. — Я не боюсь смерти, но я хочу обрести покой. Мою могилу не должны осквернить, как это произошло с другими: с полковником, с господином Гельветиусом, с горбатой Терезой, даже с пастором.

— Но это безумие, — возразил было я.

— Обещай мне, — взмолилась Анжелика, и в голосе ее звучала такая сладостная и трепещущая теплота, что ради нее можно было пойти на что угодно.

Она умерла.

Обещание свое я не выполнил. Совершенно раздавленный горем, я метался по дому. Рассудок оставил меня. Грудь мою сдавило, будто ядовитыми клешнями. Мои уши не слышали, когда комья земли ударялись о крышку ее гроба. До меня доносились слабый запах цветов и ладана и привкус разложения. Неспособный ни мыслить, ни действовать, я проводил часы в отрешенном забытьи. День и ночь слились для меня в бесформенное месиво.

На следующее утро после похорон, еще на рассвете, я ощутил, как чья-то сильная рука схватила меня и начала трясти, стремясь привести в чувство. Грубый голос оглушил меня. Побледневшее лицо Рихарда нависло надо мной, искаженное ужасом и негодованием:

— Дружище! Могила!.. Ее могила!..

Мы побежали. Мое тело, до того тяжелое, как свинец, стало почти невесомым. Курган был разрыт, будто гигантским кротом, гроб выволочен наружу. Из-под разломанных досок виднелось тело Анжелики. Ее одежда была разорвана на груди, а сама грудь, эта нежная белая грудь, истерзана словно когтями дикого зверя. Даже нельзя было разобрать, где --">