Татта Риззи - Проклятый люд

Иногда нам снятся странные сны. Люди, которых мы раньше не встречали. Места, где мы никогда не были. События, о которых даже не слышали. Эти сны могут заставить нас смеяться, плакать, а порой даже кричать…

Она не была частью своего сна, но видела все, как наяву. Видела женщину, которую выволакивали на улицу за волосы. Видела, как та споткнулась на крыльце, как ее тащили по грязной земле. Она слышала, как женщина кричала. Как она молила своих убийц:

– Прошу! Умоляю! Это не я! Умоляю!

– Молчи, ведьма! ― зарычала на нее одна из мучительниц и, притянув голову своей жертвы ближе, держа за растрепанную косу, плюнула прямо в лицо.

– Я – не ведьма! Умоляю! Это не я.

Сильная пощечина прилетела ей от другой обозленной бабы, а за ними и новый поток обвинений:

– Это ты черту зубы заговаривать будешь, не нам!

Из дома послышался детский плач. Женщина повернулась, манимая детским криком, а затем с испугом посмотрела на баб:

– Прошу… мой сын…

– Его никто не тронет, ― ответила ей первая и вновь поволокла вперед. ― Но он никогда не узнает, что за тварь его родила!

– Серафима, ― позвал один из мужиков, что наблюдали, столпившись возле амбара, ― а мож, не она это?

– А кто? – заревела баба и со злостью дернула за косу, так что жертва взвизгнула от боли.

– Так, ― мужик замялся, он явно побаивался тучной, грозной бабы, но этот страх все же не мог заглушить его жалость, ― никто же не видел, что это она.

Серафима выпустила косу из руки, женщина поднялась и хотела было побежать к дому, чтобы успокоить свое дитя, но вторая баба преградила ей путь, выставив вперед вилы.

– Все слышали, ― Серафима говорила громко и четко, окидывая взглядом каждого, до кого могла дотянуться своим грозным взором, ― как она выкрикивала всю ночь дьявольские проклятья!

– Так, ― вмешался мужик, но поймав на себе злобный взгляд Серафимы, понизил голос, ― так она же иноверка, поди своим богам и молилась.

– А коли не молилась, ― сказал седовласый дед в дранных лаптях и распахнутом штопанном кафтане, что сидел на бревне, облокотившись на самодельную трость, ― так все бабы во время родов мужиков своих покрывают, на чем свет стоит! Ты ж сама Сеньку убить грозилась, да причину твоих мучений оторвать и в рот ему засунуть, чтоб тот подавился. Пусть земля ему будет пухом, ― с этими словами дед перекрестился, а по толпе прокатились одобрительные смешки.

Но Серафиму его слова ничуть не успокоили, даже напротив, заставили пыхтеть от злобы пуще прежнего:

– Только после наших криков, зерно не гниет сразу во всех амбарах, а скот не пробирает неведомая хворь!

Все притихли, возразить им на это явно было нечего.

– Что ты, Дунай, ― она указала на первого мужчину, который дерзнул выразить свое мнение, ― и твои дети будете есть в эту зиму? Жалостью твоей сыты будете?

– А что нам даст ее смерть? Авось, зерно не вернет, ― потупив взор в пол, промямлил себе под нос Дунай.

– Зерно не вернет, а вот скот, ― Серафима повернулась к своей жертве и скривила лицо в противной ухмылке, ― скот избавить от хворы, авось, и выйдет.

– Не простит нас, Иван, когда воротиться, ― покачал головой старик.

В калитке показалась молодая женщина в расшитом пестрыми цветами красном сарафане, ее черная коса лежала на плече и ниспадала почти до самого пола. Женщина была настолько красива, что мужчины не могли сдержать улыбок при виде нее, за что парочка из мечтательных зевак заработала оплеухи от недовольных жен.

– Он поймет. Она обрекла на голод не только нас, но и Ивана, и своего сына. Зима будет суровой, ― женщина развела руками и сделала глубокий вдох, ― Али вы сами не знаете? – она резко обернулась и указала на рябину, чьи ветки клонились к земле под весом богатых гроздей красных ягод.

– Не первая голодная зима в наших краях, ― вмешался еще один мужчина, что стоял позади всей собравшейся толпы. Он явно был не из бедных, на ногах вместо лаптей сапоги, да и зипун явно был новым, да еще и на пуговицах! ― Переживем.

– Переживем? Кого же есть будем, Ярослав? ― красавица зловеще усмехнулась. – Собак?

– Покуда ружья…

– Или друг друга? ― она не дала ему договорить, да и теперь никто из толпы уже и не желал слушать его