Николай Ободников - Новая жизнь Валентина

– Да подавитесь, – проронил Валентин, совершенно измотанный тщетностью борьбы с грызунами.

Он осветил ближайшую сероватую тень. Тыква. Чем-то она напоминала полуспущенный баскетбольный мяч, вываленный в золе и грязи, и Валентин испытал нестерпимый зуд, призывавший дать волю злости. Он пнул «мяч» ногой и едва не повалился навзничь. Бок тыквы с радостью принял конечность человека.

Внутренности плода пронизывал ненавистный мох. На такое угощение не позарилась бы и любимая свинья дьявола.

Валентин приблизился к Таисии. Ее голова была предусмотрительно прикрыта. Любимый твидовый платок служил хозяйке до последнего. Но крысы и не помышляли заглянуть под него. Грызунов полностью увлекли ноги мертвой женщины. В махинациях с платком нуждался сам Валентин. Еще утром Таисия пыталась расчесать выпавшие волосы. И воспоминание об этом – о том, как расческа царапала кожу голого черепа, – во всю мощь лупило по цистерне с наклейкой «ПОМЕШАТЕЛЬСТВО».

Валентин выудил из нагрудного кармана спички и достал одну. Хлипкая соломка хрустнула, дав напоследок огонь. Так и он, наполовину сломленный, всё еще горит, тлеет; возможно, последний выживший во всём Киприно. Ничего не оставалось, кроме как разжечь очередной костер. Перекинуть еще один мостик в пылающую вечность.

Запалив тряпку, пропитанную бензином, он швырнул ее на грудь Таисии. Огонь взял женщину в пульсирующий конверт, и крысы с раздражением покинули мясной насест. Немного поразмыслив, Валентин затолкал в пламя расколотую тыкву. Пусть хоть кто-то из них явится на ту сторону сытым.

Огонь рос и ширился, будто стремясь подпалить небеса. Послышался хлопо́к, и Валентин передернулся. Ему показалось, что именно с таким звуком должна лопаться кожа.

– Чертов, чертов дождь…

Не желая и дальше слушать, как поджаривается супруга, Валентин побрел к дому. Грязь по-прежнему ловила ноги, силясь отобрать прорезиненные сапоги. Борьбу с топкой почвой разбавляли поскрипывание лампы да ворчание желудка. Он устремил недоверчивый взор на темневшие абрисы¹ тыкв. Без сомнений, они все поражены тем же недугом – плесенью, мхом, раком или чем-то таким, отчего облетают волосы, словно листья – по осени.

Спорить с голодом было бессмысленнее, чем торчать на поле, разукрашенном погребальным костром, и Валентин, закусив зубами ручку лампы, подхватил одну из тыкв. Весила она с добрый десяток килограммов, и почва с женской истомой еще глубже приняла увязшие ноги.

Двухэтажный коттедж встретил Валентина пустотой. От тишины звенело в ушах. Казалось, ангелы смерти пели псалмы своими беззвучными голосами.

Тыква грохнулась на кухонный стол и треснула. Потянуло характе́рным металлическим душком – ароматом дождя.

– Даже если небо напичкало тебя осмием, – зашептал Валентин, – я всё равно отведаю твою плоть, долбаная убийца. – Его хриплый голос только усилил витавшее по дому одиночество.

Валентин нагреб в тарелку тыквенных ломтей. В полумраке они выглядели почти съедобно. Губы сложились в подобие благодарственной улыбки. Он пошарил в темноте кухонного шкафа и нащупал бутылку «Гжелки». Еще одна улыбка тронула спекшиеся губы. Подхватив тарелку и выпивку, он вышел на веранду. Керосиновая лампа покачивалась на сгибе руки.

Люсильда, его гитара, уже дожидалась вечерних ласок. Фривольный бантик, повязанный на головке грифа, показывал штиль. Подарив инструменту ласковый прищур, Валентин плюхнулся в кресло и расставил на плетеном столике добычу. Обозрел улицу.

Коттеджи Задорожной походили на вырезанные из горелой бумаги силуэты, наклеенные на бездонное полотно погасшего неба. Почти каждый день Валентин обходил дома и вытаскивал тела, чтобы предать их огню. Знакомые. Друзья. Даже колченогий имбецил Анемонов получил последние почести. Крысы, конечно же, осуждали его действия. Возможно, даже присматривались к нему. Начхать.

Валентин поднял ломтик тыквы и широко раззявил рот. Уголки губ заболели, а желудок вознамерился показать, насколько пустынен его внутренний мир. Наконец рука завершила начатое, и терпкая, свинцовая кашица растеклась по языку. Наверное, стоило приготовить тыкву. Например, на погребальном костре Таисии. В мысли сейчас же вклинился соблазн отведать поджаренную родственную плоть. Давай же, тряпка, всего кусочек!

– Это дерьмо съедобно и так, – возразил Валентин, окончательно тупя острие крамолы.