Вадим Иванович Кучеренко - Выродок

видению. Ее конь от неожиданности испуганно всхрапнул и встал на дыбы, брызгая пеной с губ. Девушка была опытной наездницей, и ей удалось сдержать жеребца шенкелями и поводом. Все еще с улыбкой на губах обернулась она к юноше, который так внезапно встал на ее пути. Но вместо слов приветствия, которые она была готова произнести, у нее вырвался крик ужаса:

– О, матерь божья! Как он ужасен!

Ее спутники услышали вскрик девушки, но не разобрали слов, и бросились ей на помощь. Они подлетели на разгоряченных конях, их плети взвились в воздух. Резкий свист – и невыносимая боль, какой он никогда не испытывал, обожгла юношу. Дикий первобытный страх овладел им, и он бросился бежать в сторону спасительного леса. А всадники мчались за ним, пытаясь стоптать копытами лошадей, и продолжали стегать его плетями – по спине, плечам, голове, не разбирая в ярости…

Юноша не помнил, как он, истекая кровью, добрался до хижины и упал на ее пороге, лишившись сознания. Вскоре у него началась горячка, которая длилась несколько дней. Отшельник отпаивал его травами, сам не веря в исцеление. Однако юноша выжил. Но ослеп.

Слепота лишила его возможности странствовать, зато теперь у него появилось время на разговоры с отшельником. Старик не скрывал от подкидыша ничего. Так юноша узнал, что он безобразен.

– Значит, я не такой, как другие люди? – допытывался он у старика.

– Внешне нет, – отвечал тот. – Поэтому ты никогда не сможешь жить среди людей.

– Но почему?

– Они не смогут простить тебе твоего уродства.

– Но за что?

– Потому что они – люди, а ты схож со зверем. Но суть ваша одна. И признать в тебе самих себя выше человеческих сил.

– Пусть, они не нужны мне, – сдерживая слезы, говорил юноша.

– Человек, каким бы он ни был, не может жить без людей, – отвечал отшельник. – Он может только уйти от них, в иной мир, где все по-другому, но на это нужно время.

– Так что же мне делать?

– Жить и терпеть. Ждать.

Означало это – ждать смерти, но как долго, отшельник не уточнил. Он давно уже потерял счет прожитым годам, и время для него было несуществующим понятием.

Лишенный возможности видеть, юноша часто мечтал, устремив незрячие глаза внутрь себя. Он вспоминал прекрасную всадницу. Для него наступила вечная ночь, сон перемежался с явью, и порой он сам уже не мог понять, видит ли он ее чудесный облик в своих сновидениях или грезит наяву. Сердце его начинало учащенно биться, дыхание становилось прерывистым, он чувствовал сладостную боль в груди – и сознание меркло, уступая место образам и видениям.

Понемногу юноша начал вставать и выходить из хижины. Первые робкие шаги постепенно сменились уверенностью в движениях, а руки во многом заменили глаза. Чтобы чем-то занять себя, он научился вырезать ножом из ветвей деревьев дудочки и наигрывать на них простые мелодии. Муки творчества были ему не знакомы. Юноша не выдумывал музыку – она рождалась сама в его душе, а он только извлекал ее, наполняя дудочку своим дыханием и нежно лаская ее пальцами. Он отдавался своему немудренному инструменту со всей страстью, заложенной в него природой или полученной в наследство от матери, и не имеющей иного выхода.

Но все-таки дудочка была для него лишь любовницей. А любил он другую, скрывая это даже от отшельника – ту девушку, что видел единственный раз, но не мог забыть, несмотря на то, что она невольно принесла ему столько горя.

Так юноша и жил, довольствуясь малым – музыкой и воспоминаниями. Но однажды отшельник прогнал его от себя.

– Иди к людям, – сказал он сурово. – Поклонись им, проси пожалеть убогого, приютить сироту. Они будут смеяться над тобой, обижать. А ты терпи. Смирение – это единственное, что позволит тебе выжить.

– Я не хочу!

– Иди!

Старик замахнулся посохом, на который опирался при ходьбе, давно уже не доверяя ослабевшим ногам. И юноша ушел, плача и часто оглядываясь, словно не мог поверить в нежданную жестокость отшельника, и ждал, что тот так же неожиданно смягчится.

А старик, прогнав отрока, надел чистую рубаху, которую бережно хранил много лет, и лег на заранее наломанные и брошенные в угол хижины густые еловые лапы – умирать. Почувствовал, что пришла пора.

…На перекрестке всех дорог и тропинок земли раскинулось это село. Сердцем его, поддерживающим в нем жизнь, был шинок, он же постоялый двор. Местные жители кормились от щедрот путников. Своего хозяйства они не заводили, рассуждая, что в любой день могут уйти в поисках --">