Кавель Кавель - Великий обмен и другие мелочи

втолковывал неряшливый наставник в спортивной шапочке. Он был какой-то особенный Черноголовый, даже по меркам опустевшего городка и своей странной семьи, на глубину многих поколений славной напрасными ожиданиями, странными делами, разочарованием и неожиданными исчезновениями.

А когда понял – оцепенел и перестал слышать убедительные доводы и тихий шорох поднимающегося предзимнего ветра. Вспомнил редкий, но убедительно повторяющийся сон, где рев огня, рушащиеся дома, черный с красным горизонт, ямы, что-то огромное и запредельное шевелится, и не крики уже, не плач, а сухое, неглубокое, прерывистое дыхание сотен и тысяч.

Похожее на дыхание маленьких детей в палате интенсивной терапии, неизменно сопровождающее его ежедневный врачебный подвиг в госпитале св.Варфоломея.

Детективный рассказ

Классический детектив – торжество чистого разума. За отступления от канона поклонники и растерзать могут.

Один из детективных канонов – раскрытие правды в несколько проходов. Как увидел историю храбрый и добродушный, но изрядно бестолковый нарратор. Потом – что записал в большой клеенчатый блокнот и внятно доложил потом суду неожиданно разумный полицейский инспектор. И – верх трехчастной формы – кто прятался за занавесью, зачем был нужен четвертый шуруп и куда пропали пятнадцать минут отсчета времени расскажет в письме или монологе главный герой, болезненно приверженный веществам маргинал или полнокровный зверюга-адвокат. Расставит все по местам. Расскажет наконец, кто на самом деле убил и зачем-то спрятал в забытой садовой беседке по ту сторону запретных пределов безобидную Mme. Амангельдин, всякое такое.

Но, как известно, канон давно преодолен, видали мы и нарратора – убийцей, и жертву – ожившей, и высадившихся на Землю обитателей иных мест – родственными амебам, для которых сама идея персональной смерти неочевидна. Преодолением канона никого уже не удивишь. Листая страницы, читателю мало всплескивать руками над разгадкой четвертого шурупа. Нет, каждая следующая страница должна катастрофически выворачивать наизнанку преподанное страницей предыдущей представление о разгадке сюжета, а лучше того – и о картине мира.

Траектория последовательного выворачивания – вот правильный сюжет для небольшого рассказа, а не запредельно жуткая тайна третьей пуговицы жилета.

На странице девять становится понятным, что смерть Mme. Амангельдин была выгодна из соображений наследственных, династических и геополитических абсолютно всем царствующим домам Европы и их отдельным представителям, случайно оказавшимся в роковой час вблизи Пурпурной Беседки.

На странице десять выясняется, что Mme. Амангельдин предательски заколота давно и небезответно влюбленным в нее chauffeur’ом. Кричит козодой, воет паровоз, все потрясенно молчат.

На странице одиннадцать выясняется, что chauffer вонзал длинный шуруп в остывающее уже тело, а на самом деле Mme. Амангельдин уходил лопатой садовник.

На странице двенадцать оказывается, что Mme. Амангельдин хитроумно и изощренно подстроила собственную погибель.

На странице тринадцать выясняется, что Mme. Амангельдин жива.

На странице четырнадцать закрывается наконец открытая в самом начале кавычка, и мы узнаем, что происходящее суть сон, промелькнувший жарким полднем в сознании Mme. Амангельдин, задремавшей в забытой садовой беседке.

На странице пятнадцать появляется механик, отвинчивает изящную головку Mme. Амангельдин и аккуратно смазывает лучшим машинным маслом все ее составляющие.

第16專門用於其他各種冒險，但難以辨認完全寫入

Страница семнадцать содержит несколько строк чернилами, из которых с несомненностью явствует, что Mme. Амангельдин является родной бабкой читателя.

Страница восемнадцать пуста.

Страница девятнадцать из книги вырвана.

При попытке открыть страницу номер двадцать один сгорает твердотельный транзистор, перестает крутиться тибетская молитвенная мельничка, сон обрушивается на стражей башни, и мир прекращается.

Последний абзац

Самый последний существенный рубеж, не взятый современной литературой (с учетом постмодернизма и всего прочего) – это реальная актуализация персонажа. Как у Гордера в «Мире Софии». Когда автор описывает-описывает персонажа, а с середины произведения персонаж начинает осознавать, что его, кажется, описывают; а хочется-то существовать, обрести свободу воли, эмансипироваться от писателя и произведения, да --">