Алиса Бастиан - День могил

работе, – и они действительно готовятся к работе. Человек из дома у дороги сам назначил этот день – день, когда они выходят из своей размеренной подземной спячки. Не первый и не последний.

День, когда появляется муравейник, а иногда и несколько.

День могил.

*

Расмус сидит за библиотечным компьютером – на мониторе в режиме инкогнито открыт поиск – и пялится в экран, словно не веря, что он действительно готов сделать это, потом все-таки набирает в строке «маалусы». Пока страница предательски медленно грузится, в читальном зале слышится шепоток. Просто обсуждение газеты или новостей, знает Расмус, но ему все равно кажется: смотрят не в газету, а на него, показывают на него пальцем, шепчут – это он, он, сын своего отца, это он во всем виноват. Страница загружается, и Расмус сглатывает слюну. Поворачивается, но никому до него нет ни малейшего дела. Ни до него самого, ни до того, что он сделал, ни до того, что он ищет в интернете. «Это уже паранойя», – думает Расмус.

Точь-в-точь как у папаши, услужливо подсказывает мерзкий отцовский тенорок в голове, как бы говоря: ну и ну, рановато что-то, недалеко же ты ушел.

Рука до боли сжимает компьютерную мышь. Была бы под рукой живая – от нее бы не осталось мокрого места, он бы сжимал ее все сильнее и сильнее, пока по ладони не потекли бы кровавые внутренности, пока пальцы не прошли бы сквозь шкурку, не разорвали бы маленькое сердце, как когда-то новость о том, что его отец – серийный убийца, разорвала сердце уже ему, Расмусу.

Поиск дает мало интересного. В основном информация одна и та же, отдающая неумелыми, наскоро состряпанными статейками для мифологических энциклопедий в мягких обложках и с потертыми рисунками. Изображений маалусов нет, потому что «тот, кто видел, как они выглядят, уже никогда не сможет об этом рассказать». Расмус пробегает текст глазами, но ничего, кроме сказочных мотивов, в нем не находит. «Хотя бы такие есть», – думает Расмус. Ни у него, ни у его отца мотивов не было вообще. Была только гнилая черная кровь, иссушающая, заставляющая жаждать, гореть, подчиняться инстинкту, а не воле. Инстинкту выживания. Так его отец и сказал на суде – я убивал, чтобы жить. И Расмус плакал, но не от сострадания к жертвам, а потому что теперь его отец не сможет убивать, а значит, не сможет жить.

Расмус ошибался. Отец, во-первых, прекрасно устроился в тюрьме, с неплохой кормежкой, прогулками и такими же ублюдками по соседству, а во-вторых, продолжал жить в нем, Расмусе. Именно поэтому Расмус медлил, не хотел убивать, не хотел доставлять отцу удовольствия, не хотел подчиняться его крови, его тьме, не хотел быть похожим на него. Но все-таки убил, и в первый же раз зарвался, заупивался собой, и в итоге накосячил и заработал паранойю. Неудачник. Истинный сын своего отца.

Прошлой ночью Расмус спал отвратительно, постоянно просыпаясь в поту, уверенный, что его закапывают заживо, чувствуя какие-то вибрации под кроватью, поэтому сейчас ему до боли требуется кофеин и глазные капли. И то и другое можно найти дома, но Расмусу совершенно не хочется туда возвращаться. Он знает – если вернется, то закроется там наглухо, и там же, в этой бетонной коробке у дороги, просто сойдет с ума, ожидая, когда полицейские постучат в дверь. Но сидеть в библиотеке опасно, потому что больше всего Расмусу, наперекор здравому смыслу, хочется найти и перечитать темы про арест его отца: как поймали, на чем попался, как вел себя на допросах. Расмус морщится от резкой головной боли и выключает браузер.

На улице свежо и светло, и это немного приводит его в чувство, вытаскивает из мутно-грязных глубин, куда он успел провалиться за последний час. Даже желудок напоминает о своей неуплаченной дани. Расмус идет в продуктовый с опаской, от души желая не встретить безумного старика Тармо, ни сегодня, ни когда-либо еще.

Желание Расмуса сбудется, но немного не так, как он себе представляет.

*

Подземная тьма просыпается. Пещерная тишина нарушается поскребыванием когтей, утомленных долгим ожиданием, готовых вкусить жизнь. Чернота то тут, то там озаряется небольшими огнями размерами с двухъевровые монеты. Обычно они не внушают ужаса, тепло-желтые, ламповые, словно маленькие маяки в темноте для заблудшего путника. Они зависят от настроения; по ним сразу видно, насколько сильно злится тьма и те, кто в ней скребется.

Сейчас они красные.

*

Расмус выходит из «Консума» с упаковкой кефира в руках. Магазинный пакет рвется сразу --">