Роман Алимов - Монах и ведьма

встал на ноги.

По колено в сапогах хлюпала вода, выцветший старый подрясник облепила тина, а заплечный мешок значительно потяжелел.

– Я того. Я лучше пойду, меня брат Никодим заругает, нельзя мне, – пытаясь отвести взгляд от девицы, тихо промычал Фома.

– Ну как знаешь, как желаешь! – ответила девушка и кивнула озеру.

Вода поднялась и встала столбом, от которого одна за другой отлетали капли, постепенно создавая вид скульптуры. Затем скрутившись в узел, вздрогнула и снова став изящно-фигурным телом, от которого отпали ненужные куски, превратилась в полную копию собеседницы Фомы. Фигура протянула водянистые руки к нему, приблизилась, обняла и страстно поцеловала в щеку, а девица захихикала и прыгнула в озеро, оставив от себя лишь круги на воде.

Монах постоял, вылил воду из сапог и отправился назад в лес.

– Ай да чудеса, и что это такое? Никак ведьма!

– Ба! Да уже светает, и сколько же я там времени провел, пойду-ка назад в деревню, все равно не успею выспаться.

Пока добрался до деревни, до Петрового двора, успел слегка обсохнуть, снова встречал его лай собаки, а хозяин у ворот рубил дрова.

– Что не весел отец, не выспался? А я вот, решил протопить, холодает. Не стесняйся, заходи, можешь начинать свое дело.

Ефросиния лежала в новой белой рубахе, волосы были прибраны, на устах застыла печать покоя, а губы, казалось, сложились в улыбку.

Вытащил мокрые книжки, и аккуратно переворачивая страницы, чтобы не порвать, начал читать.

На кухне гремел дровами хозяин, разжигая печку. Молитва совсем не шла, и Фома изредка поглядывал по сторонам, то вертясь в сторону печки в надежде, что скоро станет теплее и он согреется, а книги просохнут, то изредка посматривал на настенные часы, ожидая окончания молитв, то рассматривал покойницу, читая по памяти. Внезапно Фома вздрогнул, по шее Фроси стекли обильные капли воды.

Мысль пронзила голову:

«Да неужто, это она?! Или я с ума сошел, покойница мокрая вся, да вот, и на руках то же самое, вода, волосы влажные? Не-е-ет, не может такого быть, та молодая, а эта уже в годах, выдумал же такое».

Продолжил читать, а мысль все не унималась:

«Да как же она тогда мокрой стала? И правда, похожа на ту нагую, что при луне!»

Остановив чтение, обернулся и спросил:

– Хозяин! А что у вас покойница мокрая вся, аж течет с нее?

Петр оторвался от розжига печки и ответил:

– Да, как же! Отец. Да ведь обмыть полагается, вот и мокрая она, ты читай, читай, не отвлекайся, я сейчас.

«Фух, аж вспотел. Ну и лезут же мысли дурные, а ведь говорил мне брат Никодим – будешь и дальше лентяем, попустит тебе Господь скорби! Ух, пора, пора мне исправляться!»

Усердно читал, молитва пошла как нужно, даже хозяин стал шепотом повторять за Фомой строки из псалмов.

Отчитал все, что требовалось, мягко закрыл книжку, чтобы не разорвать и уселся рядом с теплой печкой. Хозяин накрыл стол. Фома согрелся, поел, сразу же поклонило в сон.

– Э-э нет отец! Пора тебе обратно! Ко мне сейчас бабы придут, все равно не уснешь, готовить будем съестное на поминки. Да и ты вон в каком виде, – хозяин ухмыльнулся, прищурившись, – так, что иди отдыхай, а завтра жду тебя раненько. А за службу благодарствую, в котомку снедь положил, как обещал.

Снова монах поплелся в сторону леса. Вышел на большую поляну и возле стога сена расположился отдохнуть.

– И что он там мне засунул, – бурчал, развязывая котомку.

В котомке лежали пироги, а в баклаге молоко. Наполовину опустошив сосуд, Фома заприметил внутри горлышка свежую озерную тину, ощутив болотный привкус. Пришлось вылить остатки на траву.

– Да что же это, порченые они там в этом дворе или как, что ни еда, то на выброс!

– Эх, не дадут человеку поесть! Ну да ладно, хоть отдохну.

Лежал и вспоминал о ночной встрече, о красавице. Пока размышлял, зашуршали кусты и оттуда вылетел крупный ворон. Подлетел к сумке, выхватил пирог и поволок его назад в сторону зарослей.

– А, ну ка, наглец, я тебе покажу! – монах поднялся от стога и бросил в кусты палку, не попав в птицу.

Кусты шелохнулись, затряслись и оттуда выскочил разъярённый черный кабан, с красными глазами, как огонь в печи. Не останавливаясь, прямо с разбегу вонзился он острыми клыками в ногу Фомы.

Монах завопил что есть мочи, а свирепое животное, разбежавшись снова нанесло удар по второй ноге. Фома упал, ужасная боль сковала тело, от страха он стал ползком пробираться в сторону ближайшей сосны, пока дикий зверь возился с мешком, разнося --">