Анна Динека - Нас всегда было двое

вовсе заявил, якобы «истинный корень зла в смене среды обитания», будто речь о какой-то зверюшке. Черт возьми, я ведь хотела для дочери лучшего! Я верила, что поступаю правильно. Но как только я ее забрала… все тут же понеслось под откос.

– Так дело в вашей дочери или в вас? Вы ей хотите помочь или себя успокоить? Мол, все было как будто бы не напрасно?

– Я хочу узнать ее. Хочу узнать, каково это – быть матерью обычного ребенка, такого же, как все. Готовить ей блинчики по утрам, провожать в школу, спорить по мелочам, спрашивать, как прошел ее день… А не навещать здесь, не зная, чем помочь.

– Ладно, – невесело усмехнулся Алекс и грудью навалился на стол, чувствуя себя загнанной лошадью, обреченной взять последний барьер перед тем, как рухнуть на землю и наконец издохнуть, – давайте начистоту. Я знать не знаю вашу дочь, и по большому счету мне плевать, что здесь происходит. Я утром прилетел с другого конца страны, я похоронил отца, и единственное, чем могу помочь, – разве что составить вашей дочери компанию: задуть свечи, сожрать торт, а потом закинуться теми же таблетками, что и она, улечься рядом и наконец поспать. Такая помощь вам нужна?

Елена и бровью не повела, только улыбнулась. И Алекс не к месту заметил, что она похожа, пожалуй, на Мишель Пфайффер в лучшие ее годы. Уже не Женщина-Кошка, но и не дряхлая ведьма из «Звездной пыли». Скорее та, что съела сердце Звезды, чтобы обмануть время и вернуть молодость.

– Сашенька, – проговорила Елена ласково, по-матерински, – я оторву вам голову, если уляжетесь в постель с моей дочерью. А в остальном все лучше, чем овощем пялиться в стену. Да, вы не врач. Но именно поэтому я хочу, чтобы с ней поговорили вы. Кто-то нормальный, кто-то живой. Чтобы она наконец вспомнила, что за этими стенами – другой мир. А то, что случилось… оно давно уже в прошлом. Она должна жить дальше. Ей же всего семнадцать! Она должна выйти отсюда.

– А вот с этим я могу вам помочь. Я собираюсь закрыть клинику и продать этот дом.

– Отлично! Тогда, считайте, агента по недвижимости вы уже нашли.

И почему-то в эту минуту Алекс вдруг почувствовал, что не хочет продавать дом. Но еще сильнее он не хотел бы в нем жить.

II

Наутро Алекс не помнил, что заставило его сказать «да». Не помнил даже, как распрощался с Еленой, как поднимался затем по лестнице, как искал в полутьме неприветливого, едва знакомого дома осиротевшую спальню отца.

Та оказалась такой же мрачной, как кабинет, такой же неуютной и душной. Но Алекс до одури был рад рухнуть наконец в постель, а потому даже чьи-то истошные вопли, которые он не слышал, но чувствовал, как чувствуют гул теплотрассы под толщей сопревшей земли, не могли бы нарушить его и без того муторный сон.

И вот теперь Алекс стоит у окна, глотает остывший кофе и наблюдает за тем, как на вытоптанном пятачке перед оранжереей стайкой ощипанных индюков кружат старики в одинаковых серых халатах, как переругиваются, не слыша друг друга, как грозят кулаками кому-то невидимому, а затем, выпустив пар, послушно плетутся на завтрак. Хотя всем им, пожалуй, пора бы поторопиться уже в могилы.

Николь или кого-то другого возрастом моложе вечности Алекс не заметил.

Может, оно и к лучшему. Он хотел бы сначала взглянуть на файл загадочной пациентки. Но в ответ на простую, казалось бы, просьбу миссис Миллс, строгая седовласая дама, управляющая клиникой, без слов наградила Алекса снисходительным взглядом, который расставил все по своим местам. Да, Алекс был наследником отца, но не имел в его доме ни власти, ни веса, ни права голоса. Никто не собирался посвящать его в местные тайны. Пожалуй, его даже не собирались брать в расчет.

Единственное, на что миссис Миллс расщедрилась, позвякивая связкой громоздких ключей, стало туманное замечание, сказанное холодным, но нарочито вежливым тоном:

– Эта девушка, она была для вашего отца диковинкой. Еще одним экспонатом его коллекции. Но скоро вы поймете, здесь ей не рады. И здесь ей не место.

Коллекция отца состояла из потрепанных книг, выцветших фотографий, чужих писем и нотных листов, изуродованных заломами и кофейными пятнами. Изредка встречались кости, птичьи чучела и побитые молью шкурки, чаще – разноцветные свечи для ритуалов, механические игрушки да окислившиеся медальоны с волосами тех, кто давно превратился в прах, пророс травой и снова истлел.

Алекс промолчал – он все равно не знал, что ответить. И, возможно, лишь потому миссис Миллс --">