Андрей Викторович Орленко - Заказ на «Апокалипсис»

Постепенно ужас Александра перерос в восторг. Никогда еще музыка не рождала в нем чувств, столь сильных и глубоких…

Сознание возвращалось. Спесивое сердце поутихло. Тошнота дошла до той грани, за которой начиналась рвота. Алекс раскрыл окно и стал жадно глотать сырой воздух.

Стало легче.

Стараясь не смотреть на клавиши рояля, он взял с пюпитра папиросу, закурил и сел в кресло.

– Это Бог, – сказал он сам себе.

Александр закрыл глаза. Под веками поплыли серо-лиловые пятна. Болела голова.

«Люди писали музыку, подражая музыке природы. У одних это получалось лучше, у других – хуже. Но никто из них не смог воссоздать музыки божественной, которая создает или убивает. В буквальном смысле. Их музыка – это то самое благополучие, которое принято считать выражением чувств. Чепуха! Люди просто сговорились маршировать под барабаны, веселиться под балалайку и грустить под пастуший рожок. Они – таперы, балаганные мартышки, ряженные в яркие юбочки, вертящие ручки шарманки. Они все больны своими привычками. Привычками маршировать, веселиться и грустить».

Александр открыл глаза. В двух метрах над крышкой рояля висел паук и шевелил всеми парами своих лап.

«Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь».

Рояль вызывал неприязнь. Он был похож на старую собаку, от которой уже нет толку, но которая слишком дорого стоила, будучи щенком.

– При чем здесь Екклесиаст?! – раздраженно буркнул музыкант, чувствуя, что теряет нить размышлений, рождавших уверенность в уникальности избранного им пути, божественном начале в себе.

Но то ли из-за усталости, то ли из-за незрелости, мысль таяла, растворялась в накатывающемся на Александра новом осеннем сыром рассвете. Рассвете, несшем новый день. Тошнота прошла. Сердце успокоилось. Пальцы перестали дрожать.

***

Прохожие шли непрерывным потоком. Причем шли почему-то все навстречу Александру. Его старая привычка заглядывать в лица прохожих и разгадывать их мысли сегодня превратилась в навязчивую идею. Он не мог пропустить ни одного человека, с которым встречался на улице. Но еще более странным показалось ему то, что все эти лица просили о помощи. Просили его. Лично. Не оставляя никакой надежды на ошибку. Их мольба была столь мощна и глубока, что в какую-то секунду Александр чуть было не спросил у одного из прохожих, чем он сможет помочь.

Сперва это казалось блажью, наследием дурного сна. Но чем больше он обращал внимание на бьющуюся в подсознании тревогу, тем отчетливее ощущал страх за всех тех, кто шел ему навстречу.

«Да что это они все? Сговорились, что ли? – думал Александр. – Нет, я просто схожу с ума. Тоже мне, боженька, спаситель душ человеческих. Совсем рехнулся. Пора возвращаться в Лозанну и приниматься за работу».

Увы, с каждым встречным чувство опасности росло. Все жители Вены думали об одном. О грядущем. И грядущее пугало.

Александр заставил себя остановиться и закрыть глаза. Так он простоял несколько секунд. Успокоившись, он обнаружил, что стоит под афишей того злополучного кинематографа, с которого вчера и начался очередной приступ ужаса.

– Стал как столб посреди дороги, – захрипел за спиной Александра уже знакомый голос, – всюду русские. Совсем обнаглели.

Музыкант опешил. Показалось, что сейчас его ударят топором по затылку. Он резко обернулся. Кряхтя и охая, его обходила давешняя старуха.

– Что за черт! – не сдержался Александр.

Старуха остановилась, крякнула, услышав ругательство, внимательно посмотрела в лицо Александра совершенно не старческими глазами, вынула из сумочки пистолет и выстрелила в голову музыканта. Пуля ударила в лоб. Запахло порохом и свежей кровью…

***

Перед креслом стояла Анна.

– Вы меня звали?

– Я? – Александр начал приходить в себя.

– Вам плохо?

– Что? Ах, нет, ничего. Нормально.

– Вы меня звали? – повторила девушка.

– Да. Что вы делаете сегодня ночью?

Анна пожала