Денис Чуранов - Игра в апельсин

огромными мешками и разукрасились разноцветными виньетками ацтекских богов. Нос вытянулся в громадный клюв какой-то аравийской птицы, раскрывавшийся в оглушительном гоготании.

Хилый мальчик Иехиль обрёл тело уродливого инферналия с могучим торсом, атлетическими мышцами, плечами Атласа, крепкими вензелястыми рогами, закрученными на концах в завитки-волюты; у него была козлиная седая бородка с прожелтью, а с боков головы спадали те же куцые ребячьи пейсики (только по ним и можно было признать в жутком монстре невинного Иехиля). В глазах горел адский огонь. Блеющим жалостливым голоском он распевал церковные каноны.

Рядом с демоноподобным Иехилем сидел огромных размеров палочник. У него было тонкое длинное тело, точно соломинка, которое оканчивалось маленькой головкой с крошечными глазками-фасетами и изредка подёргивающимися усиками; при его туловище в неподвижности застыли три пары лап. То был Джонни. Он орал по-петушиному.

Джекиль распух до невероятия — намного больше Латоны-Роксаны, — футов в десять. Его кожа уподобилась кожице новорождённого ребёнка — тонкая, светлая, рябоватая, с едва приметным мазком кровинки. Гигантское детское туловище со складками венчала голова древнего старика с долгой аредовой бородой. Лицо его скукожилось, осунулось, окислилось, словно его с век продержали в морской соли. Из глаз катились крупные слёзы. Он тоже изрыгал проклятия. На спине у него выросли два гигантских крыла, прозрачных, стекольчатых, с сеткой из бурых прожилок, как у мухи.

А бедняжке Дороти суждено было стать скелетом с пульсирующими внутри органами. Её белые челюсти открывались, чтобы пропеть очередную древнюю ригведу.

Тела остальных немногих детей последовали примеру этой жуткой дьяволиады.

Голоса, молитвы, смешки, проклятия, рёвы, кудахтанья, стенания, стрекотания наращивались, сгущались и, словно в такт им, дождь с громом отбивали свою партию в оркестре номер шестьсот шестьдесят шесть.

Профессор сидел, приклеившись к стулу. Из всех присутствующих в аудитории он подвергся наименьшей трансформации: глазницы горели белыми люксами, а округлый, туго обтянутый кожей череп с сеткой частых морщин на лбу налился кровью, сделавшись уже не красным, а бардовым.

Тем временем нечестивая небесная пасть глотала ровные лесенки придомовых заборчиков, заострённых сверху, а ветер уже отрывал от земли небольшие постройки: будки полицейских, шатры, где торговали сладостями, качели и карусели с детских площадок, гидранты (только они отрывались от своих мест, как из открывшихся дыр вырывались мощные струи воды).

Дети продолжали сливаться в леденящем душу хоре. В один момент роль запевалы пришлась на мальчика Стефана, превратившегося в старую разлагающуюся свинью; гнилая серая голова была рассечена накрест, из чёрных проёмов вытекал гной. Глаза её были сжаты до двух крошечных запятых. Единственным своим передним копытцем (от второй лапы осталась небольшая культя, гниющая прямо на глазах) Стефан методично выстукивал по столу какую-то мелодию, совершенно не в такт всеобщему беснованию; на роль дирижёра он явно не подходил. Прямо под рылом, из-под неширокой прорехи на груди вылезало протухшее месиво из переплетённых между собой кишок, перепончатой мышечной трубки пищевода, мочевого пузыря, серых длинных мешков, заключавших в себе какую-то желчь, и множества сосудов; отвратное свиное жабо свисало прямо до пуза, с левой стороны которого находились четыре надутых шанкра, напоминающих набалдашники от трости.

И вдруг кумпол головы учителя, округлый и лысый, как курган, стал раскалываться на куски, словно его, как пирог, разрезали и принялись распределять между гостями за полдником. Десять осколков раздались в стороны, вскрыв черепную коробку. А потом оттуда, где, должно быть, находился мозг профессора, стали быстро-быстро вылетать разные штуковины: кавалькады книг, древние амфоры, пифосы, отдельные куски Галикарнасского мавзолея и знаменитой парижской башни, стройные ленты арабских и римских цифр, сплетённые в кадуцей, бюсты древних императоров, философов, учёных… ромбовидные соты химических элементов перемежались с чёрно-белыми кусками нот, собранных в партитуры, несущихся на гребне волны прекрасной трёхмачтовой каравеллы. Из вскрытой головы на поверхность выбились мириады лучей разных цветов, оросив аудиторию и всех её уродцев радужным светом. Сквозь улитку скрипичного ключа --">