Адам Робертс - Соддит

развелись червяки, плесень и сырость, а также связанные с ними астма и бронхит, в то время как уголь, вино и ракетки для пинг-понга стали самыми часто похищаемыми предметами в этом вороватом городе. Однако традиция является традицией, и тут ничего не поделаешь.

Как я уже говорил, соддиты не называли себя соддитами. На своем эксцентричном и древнем языке, полном синтаксических и грамматических несоответствий, они именовали себя хромбитами. Естественно, имелась причина, по которой они называли себя так, а не иначе — и не потому что слово «соддит» нравилось кому угодно в этом мире, кроме них. Нет-нет, причина коренилась в ногах малоросликов. У них были жуткие ноги. По-настоящему жуткие. Не знаю, почему — то ли древние соддиты в глубине веков обидели чем-то богов, то ли их проклял какой-то колдун, то ли из-за неправильной ортопедической практики, врожденных болезней и дюжины других возможных факторов — но эти малорослики страдали от ужасных артритов. Их ноги выглядели распухшими и искривленными (во многих случаях в три-четыре раза превосходившими нормальные размеры), с пальцами, напоминавшими кокосы, и с лодыжками, которые походили на презервативы, наполненные галькой. Эти артриты создавали дикую боль, и здесь смеяться нечему, хотя весь юмор заключался в том, что их болезнь не распространялась на другие части тела. Тем не менее взрослые соддиты уже не могли носить башмаки, потому что давление кожи на раздувшуюся плоть еще сильнее ожесточало их страдания. Вот почему этот маленький народец ходил исключительно медленно и с большим трудом. И вот почему взрослые соддиты проводили две трети суток на подушках идеальной мягкости, похрюкивая, когда они опускались на диваны, и используя руки для того, чтобы поднять распухшие ноги на специальные скамеечки.

Теперь вам известно о соддитах (или хромбитах) почти все, кроме нескольких мелких деталей — например таких, как пристрастие к еде, питью и всяким веселым праздникам, или их необъяснимая любовь к жилетам и плисовым штанам. Ах да, еще им нравилось без меры курить табачные трубки, в результате чего они часто умирали раньше срока от рака нёба, языка и горла, а также легочных и сердечных болезней. Что я упустил? Ну хотя бы то, что они принадлежали к консервативному среднему классу сельской буржуазии. И что они разговаривали с легким бирмингемским акцентом — да-да! И что, несмотря на явные недостатки — миниатюрное телосложение, деформированные толстые ноги, мелочность, нежелание выслушивать мнение чужих людей и менять заведенный жизненный уклад, пристрастие к табаку и алкоголю, а также застойная «респектабельность» загнивающего класса — несмотря на все это, они создали лучшую в мире полуиндустриальную культуру, с водяными мельницами, паровыми литейными, уютными домами, трубами и пугачами, очками, вельветовыми костюмами, очаровательными каменными церквушками, книгами и каминами, в то время как остальная часть Верхнего Средиземья томилась в темных веках мечей, коней и огромных курганов, возвышавшихся над могилами непросвещенных покойников. Забавно, правда? Но, как видите, пути цивилизации настолько странные, что иногда они необъяснимы.

* * *

В то примечательное утро Бинго сидел на самой мягкой софе, и его больные, распухшие от артрита ноги покоились на зеленой вельветовой подушке, венчавшей низкую скамеечку. Он задумчиво смотрел на мосластые суставы пальцев — точнее, на те места, где они примыкали к стопам — а суставы, в свою очередь, смотрели на него, словно десять красных редисок. Ах, бедный славный Бинго! В этот миг он ощущал весь груз страданий своего существования.

Внезапно в дверь постучали. Серия ударов, громких и пугающих, могла быть вызвана озорным ребенком, который втолкнул шутиху в скважину замка, поджег ее, отбежал на несколько шагов, но, услышав невыразительный хлопок отсыревшего заряда, вернулся и теперь от досады пинал дверь своей неотстеганной задницей и каблуками башмаков с железными подковками. Вы же знаете эту современную молодежь. Тьфу! Ну что с нее возьмешь?!

Бинго печально вздохнул и крикнул:

— Проваливай!

Затем он добавил погромче:

— Вали отсюда, я сказал!

Однако стук в дверь продолжался.

Делать было нечего. Бинго медленно поднялся на ноги и заковылял в прихожую, морщась при каждом шаге и издавая обычные восклицания притворной боли, включавшие в себя «ах!» и «ох!», свистящие вздохи и «уй-ю-юй»^[2].

--">