Александр Валентинович Силецкий - Сон в летнюю ночь

Декану это понравилось. Он чуток отхлебнул из граненого лафитничка и, добро заведя глаза, заворковал:

— Театр — это глыба, кулуары, океан… Да — с! Хиханьки и хахоньки — как исторические откровения. И — наоборот. Маски, роли, гонорары и гастроли. Я сам бывалый гастролер. Тартюф, Отелло, Макинпот, коза — дереза… Сколько граней! Вот вас в одну и запихнут.

— За что? — перепугался Ривалдуй.

— Зачем! — поправил декан. — А все затем, чтоб было легче. Мы тут насчет мето́ды размышляли. Как бы это все поинтересней… О хронопрочешизме не слыхали?

— Нет, — сознался Ривалдуй.

— Тогда — объясняю: вы Шекспира не читайте, а все будет по — другому. Мы вас в «Отеллу» зашлем. Прямо — в самую рукопись. Там вы малость пооботретесь, разговоритесь, а потом — р — раз! — и назад. На экзамен, значит. Тут все и выложите. Как поня́ли, как вжили́сь. Какие проблемы, какие средства́. Идея, композиция и — характеры. Вы — очевидец, соучастник, вам, так сказать, дано. Ясно?

— Не совсем, — поморщился Ривалдуй. — Я ж ни обычаев, ни языка не знаю…

— В Засыльнике всему научитесь, — махнул рукой декан. — Очень толковое место. Наука сегодня в ногу с театром идет. Не забывайте.

— А когда лететь? — осведомился Ривалдуй, почувствовав подвох.

— Да прямо сейчас! Давайте — ка я вас провожу… Вы будете первый, — ободряюще подмигнул декан.

— А я стоять, что ль, буду, да? — высунулся из — за шкафа Пупель Еня.

— А темноты ты все боишься? Строго спросил декан, поправляя парик.

— Боюсь, — сумрачно, но твердо сказал Пупель Еня.

— Тогда — стой. Ведь тьма веков… Театр! Приучайся.

Он вошел в полутемную пустую комнату, и голос из — под потолка наставил:

— Ступайте прямо, ничего не бойтесь, раскройте дверь и — до свиданья.

И тотчас неведомая сила вдруг сжала, скрутила его, неистово впихивая в букву, облекая в междубуквенную плоть, однако же не больно, разве что под мышками защекотало; вслед за этим что — то треснуло, дало ему хорошего пинка под зад, и тогда Ривалдуй, внезапно ощутив под левою ладонью рукоятку шпаги, быстро и уверенно шагнул в дверной проем, в который солнечно заглядывала улица острова Кипр, где обосновался сам Отелло — мавр с супругой Дездемоной.

Улица была широкая и немощеная. От силы двухэтажные, дома смотрелись неказисто и стояли тесно в ряд — сплошной стеной. Проносившиеся мимо кареты и одинокие всадники поднимали ужасающую пыль, что мигом навело Ривалдуя на мысль: «Ну, совсем как у нас на Столбовом!» Это было приятно. Он двинулся вперед, глазея по сторонам.

Справа сразу четверо с остервенением дрались на шпагах; женщины, полоская юбки на ветру, бежали от греха подальше; зеленщики, булочники и прочий люд, одобрительно кивая, таращились на поединок. На площади, в конце улицы, ссутулившись, торчала виселица, а вокруг галдела пестрая толпа, и голопузые детишки с упоением швыряли друг в друга конские лепешки, равнодушно принимая подзатыльники и оплеухи взрослых. Ривалдуй блаженно зажмурился и, расправив плечи, подставил лицо под знойное солнце.

Это была его первая солнечная ванна в самой что ни на есть шекспировской эпохе. И совсем недурно здесь, жить можно…

«Тьма веков, вот ерунда! — подумал он, ухмыльнувшись. — Да какая же тут тьма?! Это праздник, разгул, наслаждение. Ай да Кипр!»

Однако насладиться вволю он не успел.

— Я удавлю ее! Я прикончу эту шлюху! — вдруг раздалось за его спиной.

Краем глаза Ривалдуй заметил, как горожане, разом побросав свои дела, ретиво брызнули во все стороны, и в следующее мгновение он увидал здоровенного чумазого детину, потного и голого по пояс, однако в оранжевых штанах и голубых ботфортах. Детина жутко звенел шпорами, потрясал кудлатой головой с массивной золотой серьгою в левом ухе и, размахивая руками, мчался посреди улицы, как тяжелый бомбардировщик по взлетной полосе. От него шел пар и завивался в кольца. Улица притихла.

— С дороги! — властно скомандовал детина. — Скручу, зарублю, и вообще!..

— Здрасьть! — презрительно ответил Ривалдуй и машинально шаркнул ножкой. — Попробуй — ка — тронь! Я ведь и шпагой могу. Вот ткну — и все тут.

— Уйди, нечестивец! — предупредил трагически чумазый. — Не становись поперек страсти. Я, мавр Отелло, убью свою Дездемону!

— Ну и дурак, — рассудительно заметил Ривалдуй. — Совсем дурак.

— Оскорблять?! — побелел роскошный мавр.

Ривалдуй пригляделся к его кулачищам и мудро --">