Роберт Уильям Чамберс - Перевозчик

проник через трещины в досках и пробежал по полу. Он наклонился, пододвинул к себе сабо^[2], стоявшие рядом с камином, и надел их поверх домашних тапок; когда же он встал, его глаза невольно устремились на каминную полку, где в сумерках стояла ещё одна пара сабо, маленьких, изящных сабо, вырезанных из красного дерева. За год их поверхность посерела от пыли, а серебряная пряжка на застёжке покрылась ржавчиной. Он сказал об этом вслух, понимая, что это произошло лишь за несколько минут в году.

Его собственные сабо, с квадратными носами и обитые сталью, были привезены из Мордьё^[3]. В былые дни он считал, что ни одни сабо не были столь изящны, чтобы коснуться ног перевозчика Мордьё. Поэтому он послал на береговой маяк, а оттуда послали в Лорьян, где женщины кокетливы, носят распущенные волосы и изящные сабо; и в этом городе, где тщеславие развращает, и где множество кружев украшают причёски и воротники, была найдена пара изящных сабо, вырезанных из красного дерева и обитых серебром. Теперь эти сабо стояли на каминной полке над огнём, пыльные и потускневшие.

Из окна донёсся какой-то звук, мягкий шорох снега, оседающего на стекле. Ветер шептал под карнизом крыши. Вскоре он начнёт нашёптывать ему из трубы — он знал это, и зажал уши руками, уставившись на часы.

В деревушке Мордьё сосны весь день поют о морских тайнах, а ночью призраки маленьких серых птиц наполняют их ветви песнями о солнечном свете былых лет. Он сидел и слушал эту песню, закрыв уши руками; но пение серых птиц слилось с ветром в дымоходе, и он услышал всё, чего не смел услышать, и думал обо всём, о чём не смел надеяться помыслить, и выступившие слёзы обжигали его глаза.

В Мордьё ночи длиннее, чем где бы то ни было на Земле; он знал это — почему бы ему не знать? Так продолжалось уже целый год; раньше всё было иначе. Раньше было по-другому; дни и ночи текли, как минуты; сосны не рассказывали тайн моря, а серые птицы ещё не прилетали в Мордьё. Кроме того, тогда ещё была Жанна, перевозчик в Кармесе.

Когда он впервые увидел её, она правила плоскодонной лодкой, направлявшейся из Кармеса в Мордьё, её шелковистые чёрные волосы были подвязаны красным платком, а красная юбка развевалась чуть ниже колен. В следующий раз, чтобы увидеть её, ему пришлось позвать через гладь спокойной реки: «Ohé! Ohé, passeur!»^[4] Она правила своей лодкой при помощи шеста, её тёмно-синие глаза задумчиво смотрели на него, алая юбка и платок слегка развевались на апрельском ветру. Затем день следовал за днём, и далёкий зов — «Passeur!» — становился яснее и радостнее, а слабый ответный крик — «Я иду!» — пробегал рябью по воде, словно музыка, наполненная смехом. Потом наступила весна, а вместе с весной пришла и любовь — любовь, которая свободно шла на лодке из Кармеса в Мордьё.

Пламя на обугленном бревне свистело, мерцало и гасло в струях древесного пара, только чтобы тут же вспыхнуть как молния и снова разгореться. Часы тикали всё громче, и пение сосен наполняло комнату. Но в его напряжённом взгляде отражался летний пейзаж, где плыли белые облака, и белая пена клубилась под квадратным носом маленькой лодки. И он ещё сильнее прижал онемевшие руки к ушам, чтобы заглушить зов: «Passeur! Passeur!»

И вот на мгновение часы перестали тикать. Пришло время уходить — кому, как не ему, знать об этом, тому, кто вышел в ночь, размахивая фонарём? И он ушёл. Он уходил каждую ночь с самого начала — с того первого странного зимнего вечера, когда незнакомый голос ответил ему через реку, голос нового перевозчика. Больше он никогда не слышал её голоса.

Он спустился по продуваемой ветром деревянной лестнице с зажжённым фонарём в руке, и вышел в бурю. Двигаясь сквозь метель и ледяное крошево среди замёрзших водорослей, он светил фонарём то вправо, то влево, пока отблеск на воде не предупредил его. Затем он крикнул в ночь: «Passeur!» Замёрзшие брызги летели ему в лицо и покрывали фонарь ледяной коркой; он слышал далёкий грохот волн и шум могучих ветров среди прибрежных скал.

«Passeur!»

На другом берегу широкой реки, чёрной как смоляное море, на мгновение вспыхнул крошечный огонёк. Он снова прокричал: «Passeur!»

«Я иду!»

Он страшно побледнел, потому что это был её голос — или он сошёл с ума? — тогда он ступил по пояс в ледяной поток и снова закричал, но голос его оборвался рыданием.

Плоскодонная лодка медленно двигалась сквозь снег, обретая очертания и приближаясь всё ближе и ближе. Но её не было у шеста — он --">