Светлана Дильдина - Восемнадцать роз Ашуана

Светлана Дильдина Восемнадцать роз Ашуана

      Дождевая пыль оседает на стеклах очков. Ренато Станка и без того видит плохо, а теперь мир и вовсе превратился в большое мутное пятно. Очки можно снять, медленно протирать носовым платком, не отвлекаясь на посторонние звуки и шевеление фигур. Руки слегка дрожат, но для своих девяноста восьми лет Ренато держится молодцом. И когда родные и знакомые прямо сейчас, совсем некстати обращаются со словами сочувствия, испытывает только легкое раздражение.

      Сочувствие выражать принято — хоронят одного из внуков Ренато, молодого мужчину. В тридцать четыре года погибнуть нелепо — накачаться спиртным и потонуть в мелком озере; подобное невозможно одобрить.

      Дождевая морось сыплется на венки из еловых лап, на траурные наряды и желтеющую траву. Свежая, не засыпанная еще могила кажется неожиданно уютной — в ней не будет отвратительной мороси. И кто только придумал октябрь?

      Друзья покойного говорят что-то трогательное о бессмысленной гибели во цвете лет; старику надгробные речи не интересны. Скоро и над ним станут произносить такие вот панегирики.

      Внука должно быть жаль, но ощутить жалость не получается. Здоровый был жеребец… не женился, но оставил двоих детей. Ренато подслеповато щурится, пытаясь за стеклами уже надетых очков разглядеть севшую на ветку пичужку. Могила вырыта неподалеку от каменной ограды кладбища, и акация буйно растет у стены. Похоже, летом здесь красиво — и тихо. Взгляд блуждает по сторонам, старательно избегая скорбных лиц и траурных костюмов, и натыкается на стоящего в стороне белоголового паренька. Тот смотрит на сборище исподлобья, недобро, губа его прикушена, а легкая рубашка не годится для середины осени. Ренато видит мальчишку отчетливо, может разглядеть каждую трещинку на его губах, белесые ниточки бровей и упавший за шиворот пожухлый лист.

      Остальные не обращают на ребенка внимания.

      Пока произносят речи, мальчик не двигается, разве что еле заметно переступает с ноги на ногу и ежится, поводит плечами. Короткая стрижка, поношенные ботинки. То и дело Ренато оглядывается, проверяя, не ушел ли мальчик. Но тот стоит, упрямо, нахмурясь и закусив губу.

      И вот процессия, скинув с плеч немалую долю скорби, медленно направляется к выходу. Ренато оглядывается напоследок — мальчика нет. Похоже, ему наконец надоело изображать изваяние, а может, он просто замерз.

      Уже у самых ворот Ренато настигает мысль: Марку было бы сто четыре года. Старик усмехается — столько не живут… После трет дрожащей ладонью лоб и долго пытается вспомнить, кто такой Марк и с чего не иное, а это имя пробралось в голову.

      Вернувшись домой, Ренато удобно устроился в кресле, выпил чаю с парой капель травяного бальзама. Дениза, служанка, давно ставшая членом семьи, прибиралась в его комнате, любовно разглаживая каждую салфетку. Всегда была образцом аккуратности — и пахла пенками от земляничного варенья…

      — Ты не помнишь человека по имени Марк? Которого мог знать я? — спросил ее Ренато. Женщина пожала плечами.

      — Да нет… Мало ли у вас знакомых было…

      Однако, сколько Ренато ни силился, припомнить такого человека не удавалось. Похоже, за долгую жизнь судьба ни разу не свела его с носителем этого довольно обычного имени.

      — Может, из детства кто? — заговорила Дениза, протирая циферблат огромных настольных часов. — Говорят, чем становишься старше, тем чаще вспоминаются детские годы.

      Ренато задумался. Вот уж чего не вспоминал никогда. К чему? Разве что для разнообразия попытаться? Пожалуй, ни одной картинки не выловить… Надо думать о настоящем.

      — А вы, наверное, серьезным мальчиком были, — ворковала Дениза над очередной статуэткой — сразу и не понять, что обращается к хозяину дома.

      — Может…

      — А звали вас как? Неужто полным именем? Или Ренни, как водится?

      В сердце вошла не игла — будто тупой карандаш вонзили. Старик согнулся, хватая губами воздух.

      — Да что с вами?! — всполошилась Дениза, готовая сорваться с места и звать врача.

      — Ничего…

      Оставшись один, старик зажег неяркую лампу. Читать мог с трудом, а при тусклом свете и не пытался — но теплый, оранжевый огонь согревал мерзнущее тело. Почему нет? Иллюзией было тепло от лампы, но и холод был только иллюзией…

      Ренато --">