Сергей Юрьевич Волков - Анабиоз. Марш мародеров

половины пуговиц не было на месте, ткань истлела, под мышками образовались дыры. Брюки представляли собой еще более плачевное зрелище: одна штанина почти оторвалась, мотня прохудилась, на коленях зияли прорехи.

— Что за черт? — пробормотал Ник и тут же забыл про странное происшествие со своим гардеробом — не до того было.

Час или год? Или десять? Сто?

Или он сошел с ума?

Гостиничный коридор встретил Ника полумраком, затхлыми запахами и покосившимися дверьми. Номер триста шестнадцать, где осталась Эн, находился в самом конце. Спотыкаясь о разлезшуюся ковровую дорожку, Ник побежал, выкрикивая:

— Наташа! Наташка! Эн!

Дверь с тусклыми цифрами 316 висела на одной петле — вторая вывалилась из трухлявого косяка. Оттащив лопнувшее дверное полотнище в сторону, Ник ворвался в тесный предбанник — и замер, увидев девушку.

Она застыла возле кровати, растрепанная, напуганная. В номере стоял тяжелый запах рвоты. Прикрыв руками полуобнаженную грудь — гардероб Эн подвергся таким же печальным метаморфозам, как и одежда Ника — девушка жалобно всхлипнула.

— Живая! — выдохнул тренер.

— Телефон не работает, — тихо ответила Эн, продолжая всхлипывать. — Мне переодеться надо. Ты это… выйди, а?

— Переодеться… — пробормотал Ник и сполз спиной по пыльной стене на пол.

Одежда, лежавшая в сумке Эн и чемодане Ника, сохранилась гораздо лучше той, что была на них надета. Но все остальное — мыльно-пузырные принадлежности, кое-какие продукты — пришли в негодность. Зубная паста окаменела в тюбиках, шампунь сгустился в странную желеобразную массу, одеколон Ника испарился, сыр и печенье изгрызли то ли мыши, то ли тараканы. Пластиковые обложки тетрадей с тренерскими почеркушками Проскурина склеились, высохли и покоробились, а все записи, сделанные гелевой ручкой, сильно вылиняли и еле читались.

— У меня застежка лифчика сломалась, — пожаловалась Эн. — И пуговицы на кофточке растрескались.

— Ты на ботинки мои посмотри. — Ник мрачно пихнул ногой на середину комнаты скрюченный, серый от пыли башмак. — Ссохся весь. Не то, что ногу — палец не всунуть.

— Что с нами случилось? — в сотый, наверное, раз задала один и тот же вопрос Эн. — Ничего не включается… ни телефоны, ни часы. Тока нет. Водопровод не работает. Вода в бутылке протухла. Голова болит. Пыль кругом…

— Не знаю, — тоже в сотый раз ответил Ник. — Ты готова? Пойдем вниз, выйдем на улицу, посмотрим.

Эн подошла к окну, провела рукой по серому от грязи стеклу.

— Ничего не видно.

— Вот поэтому и надо выйти наружу. Ну, давай!

— Давай, — кивнула Эн.

…Что же случилось? Почему всё… испортилось?

Эти два вопроса стали риторическими, набили оскомину, их в разных вариациях в течение последующих дней и Ник, и сама Эн задавали себе столько раз, что давно уже сбились со счета.

Но вопросы требовали ответов.

Что случилось?

Почему все вещи вокруг так сильно состарились, пришли в негодность, истлели, сгнили?

Ответов не было. Были наблюдения и находки. Жуткие, невозможные находки.

Первая состоялась сразу после того, как они выбрались из пустой гостиницы. Улица, некогда оживленная, полная машин и людей, встретила их тишиной — лишь легкий волжский ветерок шелестел листвой деревьев да где-то в отдалении перекликались тонкими голосами птицы.

Прямо напротив входа в гостиницу поперек проезжей части застыл трамвай, врезавшийся в грузовик. Краска на вагоне облупилась, крыша проржавела. Ник обратил внимание на оборванные провода, лежащие сверху. Кабина трамвая смялась, стекла вылетели. С гостиничного крыльца хорошо просматривался салон.

И люди. Вернее, то, что от них осталось. Кости, черепа, истлевшая одежда.

Трамвай мертвецов.

— А почему мы… живые? — спросила Эн и прижалась к Нику.

Девушку трясло, отчетливо было слышно, как у нее постукивают зубы.

— Не знаю…

— П-пойдем отсюда. С-скорее!

И они пошли, озираясь и с каждым шагом пугаясь все больше и больше.

Город умер. Асфальт на тротуарах и проезжей части там и сям был взломан деревьями и кустами. У поворота на Вокзальную площадь, прямо посреди перекрестка, шелестел на ветру выводок молодых березок. Вдоль ржавых рельсов росла трава. Не жалкий городской ежик, а высокий, сочный бурьян. Там, где раньше были газоны, глухой стеной встала густая крапива. Ее заросли тянулись вдоль всей улицы Саид-Галеева. Остовы изуродованных --">