Святослав Владимирович Логинов - Чужой кусок

Жадничаешь ты, барин, себе больше тянешь. Как бы мне не оголодать, с тобой рядом сидючи.

— Ты в чужом рту куски не считай, — гость сыпал русскими пословицами, словно с ними и родился. — Большому куску рот улыбается. А ты, ешь пирог с грибами, да держи язык за зубами.

— Моё дело — смиренное, — согласился мужик. — Сиротский кусок получу, подольше продержусь супротив вашего аппетитства.

Принесли миски с овсяным киселём и новые подойники молока. Сейчас всё село не ко времени занималось дойкой.

Объедало и Подъедало придвинули к себе миски, пустили по серой глади киселя молочные реки, принялись хлебать. Тут половником не управиться, и через край не глотнёшь, в таком деле нужна деревянная ложка, и поздоровей, резанная на заказ.

— Бедно кормите, — прочавкал гость, орудуя ложкой.

— Сыр уже выкапывают, — кланяясь, объяснился староста. — Дочери на свадьбу берёг. А рыбаки с сеткой на пруд отправились.

— Что ты про сетку талдычишь? Пруд спустить тебе лень, чтобы разом всю рыбу взять? Пошевеливайся, давай.

Горшки с пареной репой опростали во мгновение ока, а там доспели жареные в сметане караси из спущенного пруда и обещанный сыр. Сыр в деревне бывает двух видов: простой и сычужный. Простой от творога мало отличается, только его не творят, а делают из сырого молока. С простым сыром пекут солёные ватрушки, до которых очередь ещё не дошла. Иное дело — сыр сычужный. Он делается, только когда на Покров режут бычков. Молоко, створоженное сычугом, сбрасывают на рединку, дают стечь сыворотке, выдерживают под гнётом, затем обмазывают свежим коровьим навозом и закапывают в землю. Яму роют на три аршина, как для могилы. Там сыр созревает, год, а то и два. Немудрено, что так просто трудящий человек сыр не ест, а только на свадьбу или поминки. Сырная голова получается в полпуда весом, нож такую не берёт, режут её лесой из конского волоса. На свадьбе сыром гостей обносит невеста, а гости смотрят, как она будет корку срезать. Ежели толсто, то не бережливая хозяйка получится, которая любое богачество может растранжирить. А ежели так тонко, что гостей готова навозом угостить, то из такой получится скареда и такая скопидомка, что не приведи судьба. Во всяком деле нужна своя мера.

На этот раз сырную голову разделывали мастерицы, что на поминках стараются. Оно и понятно, объели деревню начисто, хоть в могилу ложись.

Сыр был подъеден до последнего ломтика быстрее, чем люди вспомнили, каков он, сыр, на вкус.

Притащили огромнейшую драчёну из полусотни яиц. Делить снова взялся гость.

— Опять неровно делишь, — заметил загуменник, провожая завистливым взором большую долю.

— Не шуми при браге, а то к пиву не позовут, — предупредил незваный гость. Потом он обвёл мутным взором собравшихся и спросил: — Как же так? Корчма в селе есть, солодовые сараи за околицей стоят, а пива человеку пожалели? Всухомятку питаюсь!

— Катят бочку! — с надрывом выкрикнул корчмарь. Богатея можно понять: бочка была сорокавёдерная, и судьба ей прочила быть выпитой сегодня до дна.

С гвоздём пирующие заморачиваться не стали, вышибли днище — и все дела. Испили по три ковша пенного, затем гость обвёл слегка осовевшим взором покорную толпу и объявил:

— Теперь начинаем кушать всерьёз! Коль пошла такая пьянка — режь последний огурец! Несите, что у вас для меня запасено.

Запасён оказался гусь с квашеной капустой и мочёной брусникой. Гусь также был разделён своеобычно, словно в известной сказке, только делил птицу не мужик, а барин. Себе взял ножки, крылышки вместе с грудкой, жирную гузку и длинную гусиную шею, вместе с головой. Остальное отдал загуменнику. Поглядеть спроста, так мужику кусок больший достался. Иной дурак, пересказывая сказку, может ляпнуть, будто мужик взял себе всего гуся. А на деле там полакомиться нечем, все мясистые куски съедены, недаром в народной сказке делильщик говорит: «Я мужик глуп, мне глодать круп». Загуменник, слова не сказав, придвинул свою долю и захрустел гусиными рёбрышками.

— Что же ты делёжкой не возмущаешься?

— Когда я ем, я глух и нем, — отозвался загуменник, доказав, что и ему русские поговорки не чужды.

После гуся была уха с налимьими печёнками, наглядно показавшая, что не только караси водились в осушенном пруду.

— Рыбка ищет, где глубже, — изрёк по этому поводу гость, — а человек, где лучше. А то придумали замшелую мудрость: Щи да каша — пища наша. Нет, ты мне тех же щей, да --">