Святослав Владимирович Логинов - Чужой кусок

приключилось? — спросил загуменник. — Никак накушались?

— Ещё давай! — прочавкал гость набитым ртом. — Ватрушек не вижу, кулебяки, творожников. Оладьи давай — и побольше! Хай утроба треснет!

В брюхе жрущего глухо затрещало, словно взорвался заряд с картечью, из-под халата часто закапало, глаза гостя остекленели, вся фигура обмякла. Недожёванный блин языком сполз на бороду. Так оно и бывает: у нормальных людей первый блин комом, а у обжоры — последний.

— Ай! — воскликнул загуменник. — Шкода-то какая! Никак у бедолаги брюхо расселось. Накаркал на свою голову. Но могуч дядя, до последнего жрал, остановиться не мог. Однако, по-моему, вышло, я его переел. А почему так получилось? Гость ваш жадный, а я — голодный. Голод завсегда жадность переест. Хоть книги святые раскройте, там написано: тощие коровы тучных поприели, а голодными остались. Тучный гость обещал меня сглотнуть и костей не сплюнуть, да не вышло. Видно мне придётся обещания выполнять.

Загуменник протянул жилистую руку, какой только трудиться и трудиться, ухватил былого сотрапезника за ворот парчового халата, вздёрнул на воздух. Рот мужика и без того большеватый для исхудалого лица, распахнулся неимоверной пастью с двумя рядами чёрных порченых зубов. Незваный гость канул в эту пасть, что в прорубь, а следом отправились нукеры, так и не обнажившие сабель и не изменившие бесстрастного выражения лиц.

По толпе прошёл стон.

— Струхнули? Что вам меня бояться? Мы с вами сколько лет бок о бок жили, только у вас каждый день на столе хлеб до соль водились, а я голодал!

— Так кто тебе велел? — выкрикнули из толпы. — Работал бы, и всё бы у тебя было.

— Ха! Работать — ишь, что захотели? От работы кони дохнут. Ты меня за так пропитай. Я прежде не работал и впредь не стану. Знаете, как говорят: будет день, будет пища. Вот он мой день, настал. Что встали? Обед не кончен. Ну-ка, живой ногой, что в закромах, то и на столах. У вас ещё ни одной коровы не зарезано, а думаете, меня накормили? Так индюк тоже думал, да в суп попал. Я теперь у вас жить стану, как сыр в масле кататься, пока всю деревню не поприем, и с ребятами, и с жеребятами. А там к соседям отправлюсь, за семь вёрст киселя хлебать.

— Ты не круто загибаешь? — из толпы вышел крестьянин, что и прежде перечить пытался. Лицо сурово, в руках — вилы-тройчатки.

— Ты меня, никак, пугать собрался? — удивился ненакормленный Голод. — Так меня не то, что вилами, меня и пикой не проткнуть, саблей не порубать, пушкой не пришибить. Я от таких делов только крепну.

Голодный загуменник вернулся к недоеденным блинам.

— Кто ж тебе сказал, что тебя протыкать собираются? Вилы не для смертоубийства нужны, а для работы. От голода другого средства кроме работы не придумано. Буду тебя вилами со всем бережением с боку на бок поворачивать. Сам, поди, поворотиться уже не можешь.

Крестьянин зацепил рогами за рваный армяк, повалил захребетника на бок. Упавший разинул зубастое хайло, но с боков подступили ещё двое работников с цепами в руках.

Шурх! — деревянные била обрушились сверху.

— Дружней, ребятушки! Не бить, а выколачивать и, главное, без злобы. Работа злой не бывает.

Захребетник визжал, извивался, норовил цапнуть работников за ногу, но вилы аккуратно укладывали его под удары молотильщиков. Летела пыль, кострика, солома и всякий дребезг. Вот уже нечего стало укладывать наподобие снопа, и на площади стало, что на току — хоть шаром покати.

Один из стариков подошёл, запустил руку в кучу трухи.

— Ничего нет, ни единого зерна, только мякина.

— Не беда, — ответил другой. — Мякину запарим и свиньям скормим. В хозяйстве всё пригодится.

--">