Джеймс Грэм Баллард - Сумеречная зона

Джеймс Баллард Сумеречная зона

В Семичасовой Коломбине всегда сумерки. Здесь, поднимая длинным шелковым платьем красноватые облачка мелкого, как пыль, песка, проходила сквозь вечер Габриель Шабо, бесконечно красивая соседка Холлидея. Пустой отель стоял около поселка художников, и Холлидей часами глядел с балкона вдаль, за пересохшую реку, на тусклую, исполосованную неподвижными тенями пустыню, на африканскую мглу, зовущую обещанием утраченных снов. Темные барханы, чьих вершин чуть касался призрачный свет, убегали к горизонту, словно волны полночного океана.

Даже при этом почти статичном освещении, никогда и ничем не сменяемом сумраке, в русле лишившейся воды реки жили, текли цвета и оттенки. Когда с берега, обнажая жилы кварца и бетонные плиты набережной, осыпался песок, вечер на мгновение вспыхивал, подобно освещенному изнутри потоку лавы. Вдали, за барханами, из тьмы вставали башни старых водокачек, многоквартирные дома, строившиеся когда-то рядом с римскими развалинами Лептис-Магны, но так и не законченные. На юге, куда уходил, следуя за извивами сухого русла, взгляд Холлидея, темнота уступала место глубоким индиговым тонам оросительной системы; тонкие полоски каналов складывались в изысканный узор, чем-то напоминавший очертания скелета.

Холлидею казалось, что этот постепенный переход к цвету, ничуть не менее странный, чем висящие на стенах его номера дикие, сумасшедшие полотна, чуть приоткрывает тайные перспективы этого ландшафта и этого времени, чьи стрелки почти замерли на циферблатах десятков часов, заполнявших каминную полку и столы. Эти часы, поставленные по неуловимому времени нескончаемого дня, он привез сюда, в Северную Африку, в надежде – может быть, здесь, при нулевом психическом потенциале пустыни, они чудесном образом оживут. Мертвые часы, глядевшие прежде с высоты отелей и ратуш на опустевшие теперь города, казались какими-то причудливыми, уникальными растениями африканской пустыни, не нашедшими пока применения ключами, которые откроют дверь в его сны.

Именно с такой надеждой и приехал он три месяца назад в Семичасовую Коломбину. Довесок, присоединенный к названиям всех городов и городков – теперь были Шестичасовой Лондон и Полночный Сайгон, – указывал их положение на почти неподвижной окружности Земли, время бесконечного дня, на которое их забросила переставшая вращаться планета. Последние пять лет Холлидей провел в Норвегии в международном поселении Тронхейм, в мире вечного льда и снега, мире сосновых лесов. Под лучами застывшего в небе, никогда не заходящего солнца сосны, обступившие со всех сторон здешние городки, росли все выше и выше, все крепче смыкая кольцо изоляции. Этот мрачный нордический мир быстро выявил неявные прежде трудности взаимоотношений Холлидея со временем и снами. Плохо спали практически все, не помогали и плотно зашторенные окна; неподвижно висевшее в небе солнце создавало странное впечатление – словно время и потрачено попусту, и не сдвинулось с места, не прошло. Но особенно мучили Холлидея прерванные сны. Раз за разом он пробуждался с отчетливой картиной залитых лунным светом площадей и античных фасадов какого-то средиземноморского города перед глазами. И женщины, идущей среди колоннад лишенного теней мира.

Только уехав на юг, можно было найти этот теплый ночной мир. В двух сотнях миль к востоку от Тронхейма лежала сумеречная зона, полоса обжигающего холодом ветра и снега, переходившая далее в русские степи, где, словно укрытые от чужого глаза драгоценные камни, таились под покровом ледников брошенные селения. Но в Африке ночной воздух все еще оставался теплым. К западу от сумеречной зоны лежала выжженная Сахара, мир расплавленного песка, стеклянных озер, но вдоль узкой полоски терминатора кое-кто еще жил в старых городах, где гнездились прежде бессчетные стаи туристов.

Именно здесь, в Семичасовой Коломбине, заброшенном городке на берегу высохшей реки, в пяти милях от Лептис-Магны, Холлидей впервые увидел, как к нему приближается Габриель Шабо, словно вышедшая из его собственного сна.

Можно было понять, зачем приехала сюда, в Семичасовую Коломбину, Леонора, но что касается доктора Мэллори, его мотивы казались Холлидею столь же смутными, неопределенными, как и собственные. Высокий, какой-то отрешенный врач постоянно скрывал глаза за темными очками, словно подчеркивая замкнутость своей внутренней жизни. Большую --">