Колин О'Салливан - Черная сакура

необычного. Земля ярится. Из века в век. Все приступы ее ярости хранятся в нашей памяти, словно произошло это вчера или позавчера. А завтра… Завтра близко и полно опасностей. Там мы живем. На краю. На краю. На этом проклятом краю.

Для всего этого жалкого сброда, этих взбудораженных, крикливых, истеричных, никчемных болельщиков, этих орущих парней и визжащих девиц, я сейчас самый ненавистный человек. Есть такое расхожее выражение: «кричать желтым голосом». Пронзительный шум, который производят они все разом, такой и есть — злобный, резкий, жгучий. Но я умею отстраняться. Не обращать внимания. Судьи это умеют. И учителя тоже. Шагая по коридору под чей-то язвительный шепот, я вычисляю его источник, но, полагаясь на свой здравый смысл, пропускаю мимо ушей. Я мог бы бросить им вызов и даже накинуться с кулаками, но ведь они этого и добиваются. Я просто не подаю вида. Иду, куда шел. Игнорирую насмешки и держу себя в узде. Белый шум в голове иногда тоже приятен: он напоминает помехи в ненастроенном радио или сигналы спутника, совершающего одинокий полет к дальним областям галактики. Позволяю себе предаться «поэтическим моментам» — в тот миг кажется, что запечатленная красота мироздания способна затупить летящие в лицо осколки судьбы — я ощущаю себя таким же спутником. Мы, забытый богами народ, используем все, что помогает нам выстоять.

Какое бесконечное отвращение они питают ко мне, средоточию вселенского зла, застывшему перед ними на этом размокшем поле. И все же я оказываю им ценную услугу. Если бы не я, этакая словесная пиньята^[1], возможно, им было бы не на кого проораться. Возможно, они стали бы лупить своих жен, мужей, детей, лабрадоров. Стали бы грабить, насиловать, убивать. Вполне вероятно. Моя жена, когда она еще разговаривала, однажды рассказала мне историю о том, как один сумасшедший уничтожил целую деревню. Видимо, ночью ходил от дома к дому, через кухню проникал в комнаты и приканчивал спящих, которых находил. Целую деревню. Правда, там жили всего сорок пять человек, — совсем маленькое поселение, деревушка — но для единовременного убийства число впечатляющее. Наверное, тогда он получил большое удовольствие. Спустя три недели его нашли повесившимся — болтался на дереве с кривой ухмылкой на расклеванном воронами лице: видно, не осталось больше никого, кому он мог бы принести смерть. В жажде уничтожения он даже повалил наземь угрюмые, одетые в лохмотья огородные пугала!

Какие голоса в нем звучали, какой неотвязный зуд пронизывал его кости?

Интересно, кто нашел его, человека, который целиком вырезал спящее селение? Или кто-то уцелел? Возможно, житель соседней деревни вышел на воскресную прогулку и, неторопливо прохаживаясь мимо унылых, согбенных в беззвучной мольбе яблонь и сакур заметил на одной из них чудовищный плод и срезал его с ветки? Какая жуткая картина.

Однако пора продолжать игру.

Не знаю, откуда взялось такое ожесточение. Нам рассказывали, что раньше подобным нелепым буйством славились британские футбольные фанаты; мы видели это на своих экранах. А может, турецкие? Ярко-красные вспышки и дым на трибунах. Шарфы, намотанные поверх ртов, скрывающие… Скрывающие что? Знакомые лица? Дьявольские усмешки? Я задумываюсь: ведь это футбол, да? Не война? Нет, это «хулиганство», даже слово такое раньше было. А когда? Целую жизнь тому назад. А теперь опять. Мерзость. Какая же мерзость! Некоторые явления, тенденции, веяния доходят до нас слишком поздно; а потом укореняются и расползаются гнилью. Так что это за ожесточение? Наверное, всем этим людям не терпится излить на меня свой яд. Возможно. Им нужно выпустить пар. Существовала же какая-то процедура, когда человеку просверливали череп, чтобы вышли пары? Я имею в виду, много веков назад. Представляю себе заинтересованных, увлеченных зрителей с картин голландских мастеров — скажем, Рембрандта (моей матери было приятно просто услышать его имя). Как это называлось? Такое проявление жестокости?

Маленькие лабрадоры в своих корзинах с мягкими подушками вне опасности, золотистые ретриверы и хомяки в целости и сохранности — домашние животные, те, которые еще не сбились в стаи, здесь по-прежнему пользуются спросом.

Пусть себе тешатся, злобные рожи, бешеное фанатьё. Пусть изрыгают ярость из сердца и изливают ее из своих похабных ртов; похабщина — таково новое веяние в нашем умирающем селении (население тысяча девятьсот девяносто --">