Рэй Дуглас Брэдбери - Как моряк возвращается с моря

Рэй Брэдбери Как моряк возвращается с моря

— Доброе утро, капитан.

— Доброе утро, Хэнкс.

— Кофе готов, сэр, садитесь.

— Благодарю, Хэнкс.

Старый человек сел к кухонному столу.

Он посмотрел на свои сложенные руки: они были напряжены, как трепещущая в ледяной воде форель, и даже воздух вокруг них дрожал. Когда ему было десять лет, он видел таких форелей в горных потоках. Его восхищало тогда это трепетание — потому что, пока он смотрел, они как бы выцветали.

— Капитан, — встревоженно спросил Хэнкс, — вы здоровы?

Капитан резко поднял голову, и в глазах его блеснуло прежнее пламя.

— Я думаю! И что значит «вы здоровы»?

Повар поставил на стол кофе, от которого разносился теплый аромат женщины, настолько отдаленный в минувшее, что капитан почувствовал только смутный залпах мускуса и толченых благовоний. Внезапно он чихнул, и Хэнкс подошел к нему, с носовым платком.

— Спасибо, Хэнкс. — Он высморкался, а потом осторожно отпил ароматную жидкость.

— Хэнкс?

— Да, сэр, да, капитан?

— Барометр падает.

Хэнкс обернулся и посмотрел на стену.

— Нет, сэр, он показывает хорошую и тихую погоду; это и показывает хорошую и тихую!

— Буря надвигается. Нас ждет трудное плавание, и пройдет много времени, прежде чем снова наступит затишье.

— Не говорите так! — сказал Хэнкс, повернувшись к нему.

— Надо говорить, как чувствуешь. Затишье когда-нибудь кончится. И начнется буря. Я давно готов к ней.

Давно, да. Сколько лет? Песок вытек из песочных часов и больше ничего не измерит. И снег засыпал его, как бы наслоившись белым поверх белого, погребя все под глубокими холодными пластами воспоминаний.

Он встал, покачнувшись, подошел к дверям корабельной кухни, распахнул их и вылез наружу…

…на открытую галерею верхнего этажа дома, построенную, как нос корабля; на галерею, сделанную из просмоленных досок старых кораблей. Посмотрел вниз, не на воду, а на выгоревшую летом землю на переднем дворе. Подошел к перилам и вгляделся в слабо закругленную линию холмов, тянущихся везде, куда бы не повернулся человек, куда бы не бросил взгляд.

«Что мне здесь делать, — подумал он в сильном возбуждении, — в этом странном доме-корабле, стоящем без паруса посреди пустынных прерий, где единственный звук — это свист крыльев птицы, летящей в одном направлении осенью и в противоположном — весной!»

Успокоившись, он взял бинокль, что висел на перилах — осмотреть пустынную местность.

Кэт, Катрин, Кати, где ты сейчас?

Ночью, забравшись глубоко в постель, уже засыпая, он вспомнил прошедший день и свои блуждания по закоулкам памяти. Он был один, уже двадцать лет один, если не считать Хэнкса — первого, кого он видел при восходе солнца, и последнего — при закате.

А Кэт?

Перед тысячью бурь и тысячью штилей прошла буря и наступил штиль, которые оставили глубочайший след в его жизни.

— Это он, Кэт! — услышал он разносящийся ранним утром над палубой свой голос. — Это тот корабль, на котором мы поплывем, когда пожелаем!

И они снова отправились в путешествие. Кэт, как какое-то чудо… скольких… чуть больше двадцати пяти лет, а он уже давно за сорок, но не старше ребенка. Он взял ее за руку, и они пошли вверх по мосту. Тогда Кэт с легким колебанием обернулась лицом к холмам Сан-Франциско и сказала вполголоса, ни и кому не обращаясь:

— Никогда больше я не ступлю на сушу.

— Прошу тебя, не говори так!

— О, да, — настаивала она тихо. — Это будет очень долгое путешествие.

И на миг он почувствовал только сильный скрип корабля, как будто судьба вернулась во сне.

— Почему ты сказала это? — спросил он. — Это нелепо.

Кэт прошла вперед и ступила на корабль.

Отплыли они той же ночью от Южного острова: молодой муж, похожий медлительностью на черепаху, и молодая жена, подвижная, как саламандра, что танцует в огненной печи камбуза в августовские жаркие вечера.

Потом, в середине плаванья, над кораблем опустился штиль, подобно огромному теплому дуновению, что испускает парус в печальном, но спокойном вздохе.

А может быть, это был вздох его или Кэт, которая поднялась на палубу, чтобы послушать.

Но ни одна мышь не пискнула среди канатов, ни единого звука не издавали паруса, и ни разу по палубе не шлепнула босая нога. Видно, корабль был околдован. Наверное, поднимающаяся Луна изрекла свою серебряную мысль — «покой».

Моряки, окаменевшие на --">