Рэй Дуглас Брэдбери - Как умерла Рябушинская

Рэй Брэдбери Как умерла Рябушинская

В холодном цементном подвале лежал мертвец — тоже холодный камень, воздух напитывал капли невидимого дождя. И люди собрались возле тела, словно вокруг утопленника, найденного поутру на пустынном морском берегу. Здесь, в подвале, было средоточие земного тяготения: чудовищная сила заставила лица поникнуть, губы — изломиться, оттянула вниз щеки. Руки безвольно висели, подошвы налились свинцом.

Раздался голос, но никто к нему не прислушался.

Голос позвал снова, прошло время, и лишь тогда люди повернулись и глянули вверх, словно в самом деле стояли на пустом ноябрьском берегу, а в сером рассвете высоко над их головами кричали чайки. Унылый крик; с ним птицы, почуяв неумолимую зиму, отлетают на юг. И слышался шум океана, далекий, словно шепот песка и ветра в морской раковине.

Люди посмотрели на стол; там лежал золоченый ящик двадцати с небольшим дюймов длины, и на нем было написано «РЯБУШИНСКАЯ». Они уставились на маленький гробик, поняв, наконец, что голос идет из-под крышки; лишь мертвый лежал на полу и не слышал приглушенных криков.

— Выпустите, выпустите же меня, ну, пожалуйста, ради бога, выпустите меня отсюда.

Наконец мистер Фабиан, чревовещатель, наклонился к ящику и шепнул:

— Нет, Риа, здесь серьезное дело. Потом. А пока — успокойся, ты же у меня умница.

Он закрыл глаза и попытался улыбнуться.

— Пожалуйста, не смейся, — донесся из-под блестящей крышки спокойный голос. — После того, что случилось, ты мог бы быть и полюбезнее.

Детектив, лейтенант Кроувич, тронул Фабиана за локоть.

— Если не возражаете, оставим фокусы на потом. Сначала нужно закончить с этим.

Он посмотрел на женщину, что сидела на раскладном стуле.

— Вы — миссис Фабиан.

Потом взглянул на молодого человека, сидевшего рядом с женщиной.

— А он — мистер Дуглас, импресарио и пресс-агент мистера Фабиана?

Тот подтвердил. Кроувич поглядел покойнику в лицо.

— Итак, мистер Фабиан, миссис Фабиан, мистер Дуглас — вы все утверждаете, что не знаете этого человека, убитого здесь прошлой ночью, и что никогда прежде не слыхали фамилию Окхэм. Однако, Окхэм в разговоре с начальником станции заявил, что хорошо знает Фабиана и намерен обсудить с ним какой-то жизненно важный вопрос.

Из ящичка снова донесся голос.

— Черт побери, Фабиан! — взорвался Кроувич.

Под крышкой засмеялись, словно зазвенел вдали колокольчик.

— Не обращайте на нее внимания, лейтенант, — сказал Фабиан.

— На нее? Или на вас, черт возьми? Что там такое? Отвечайте вместе.

— Мы больше никогда не будем вместе, — донесся тихий голос. — После этой ночи — никогда.

Кроувич протянул руку.

— Дайте-ка мне ключ, Фабиан.

И вот в тишине скрипнул ключ, взвизгнули маленькие петли, крышка откинулась и легла на стол.

— Благодарю вас, — сказала Рябушинская.

Кроувич взглянул на нее и застыл, не в силах поверить своим глазам.

Лицо ее было белым, — оно было вырезано из мрамора или какого-то небывалого белого дерева. А может — из снега. И шея — словно карамель, словно чашка тонкого, почти прозрачного фарфора — тоже была белой. И на руках — из слоновой кости, наверное, — пальчики тонкие, и каждый оканчивался ноготком, а на подушечках был узор из тончайших линий и спиралек.

Вся она была — белый камень, и камень этот просвечивал, и свет подчеркивал темные, как спелая шелковица, глаза и голубые тени вокруг них. Лейтенанту вспомнились молоко в стакане и взбитый крем в хрустальной чаше. Темные брови изгибались узкими дугами, щеки — чуть впалые; виднелись даже сосуды: розовые — на висках, голубой — на переносице, между сияющими глазами.

Губы ее были приоткрыты, будто она собиралась облизнуть их, ноздри и уши — вылеплены совершеннейшим мастером. Черные волосы были разделены пробором и зачесаны за уши — настоящие волосы, он видел каждую прядь. И платье было черным, как волосы, оно открывало плечи, изваянные из дерева белого, словно камень, долгие годы палимый солнцем. Она была прекрасна. Кроувич чувствовал, как шевелятся его губы, но так и не смог произнести ни единого слова.

Фабиан достал Рябушинскую из ящика.

— Моя прекрасная леди, — сказал он. — Вырезана из редчайшего заморского дерева. Она выступала в Париже, Риме и Стамбуле. Весь мир любит ее, и все думают, будто она — настоящий человек, что-то вроде невероятного маленького лилипута. Они --">