Евгений Львович Войскунский , Исай Борисович Лукодьянов - Аландские каникулы

Парижа совершенно разбитый. И до этого как-то было. И сегодня что-то опять случилось…

— По-моему, сегодня он просто перекупался.

— По-твоему! — Тося отодвинулась от Марты, поправила волосы. — С ним это случается редко, но каждый… не знаю, как назвать… каждый приступ обходится ему дорого. Поэтому я стараюсь всегда быть с ним.

Марта мягко сказала:

— Тося, милая, прости, что я…

— Ничего, — прервала Тося. — Ты благополучная, тебе, конечно, не понять. Да я, в общем, и не требую понимания, ты не обращай внимания на мою вспышку.

«Да, да, как же, — подумала Марта. — Я — благополучная. Я такая благополучная женщина, каких еще на свете не бывало. А какое благополучие мне еще предстоит…»

— Мне важнее всего, — продолжала Тося, — чтобы Резницкий оставил Володю в покое. Когда они сходятся и начинают о чем-то разговаривать, я просто места себе не нахожу. Володя притворяется спокойным и веселым после таких разговоров, но ведь я вижу…

— Резницкий скоро улетит с новой экспедицией, — сказала Марта. — Надолго улетит…

— Ты все это слышал? — изумленно спросил Новиков.

— Да, — ответил Заостровцев. — Поверни, пожалуйста, лампу… Слишком резкий свет.

— Но как это возможно? Вовка, дружище, извини, но я просто не могу понять… Звуки, отзвучавшие более века тому назад…

— Я и сам не понимаю, Алеша. Не то чтобы я слышу звуки, а… воспринимаю их как-то иначе. Не слухом… — Заостровцев лежал, уставясь на гибкий обруч верхнего крепления палатки. — Звукозапись, очевидно, может идти стихийно, хаотически. В определенных условиях корпус корабля способен заменить ферромагнитную основу…

— Постой, постой! На корабле была шумопеленгаторная станция, она принимала все звуковые колебания…

— И преобразовывала в электрические… Может, пеленгатор и сыграл свою роль. А может и нет… В Париже ничего такого не было.

— В Париже?

— Ах да, я тебе не рассказывал…

Заостровцев повернулся на бок и закрыл глаза. Лицо его было в тени, свет падал только на ухо, на аккуратный пробор. Новикову показалось, что он заснул, но тут Заостровцев начал неторопливо и негромко рассказывать, как в позапрошлом году в Париже после очередного заседания конгресса он вышел из Сорбонны, не дождавшись Резницкого, и ему вдруг захотелось просто так, без дела, побродить по улицам. Он бродил долго, наслаждаясь весной, Парижем и радуясь, когда узнавал площадь или здание, знакомые по книгам.

Так он очутился на площади Бастилии, а потом заблудился в лабиринте старых улочек и вышел к стене, над которой каштаны уже выбросили свой зеленый флаг. «Что это за район? — обратился он к прохожему. — Бельвиль или Бют-Шомон?» — «Кладбище Пер-Лашез», — сказал прохожий. «Неужели Пер-Лашез?» — ахнул Володя. Спустя несколько минут он уже стоял у стены коммунаров — там, где версальцы расстреливали последних защитников Коммуны. Он смотрел на знаменитую стену, покрытую прозрачным слоем пластика-консерванта, с волнением всматривался в высеченные на камне лица и фигуры людей, умиравших за свободу.

И тут у него в памяти зазвучали строки старых стихов, — он даже и не знал, что помнит такое.

Если ухо приложить поближе,

сквозь цветущие вьюнки

Ты услышишь выстрелы и крики,

ты услышишь мерные шаги.

Это идут коммунары,

как в семьдесят первом году.

В небе пылают пожары —

всем богачам на беду…

Сами по себе стихи были не из лучших, но они обожгли ему душу. Ему не понадобилось прикладывать ухо к стене— ведь в стихах об этом говорилось фигурально, — но он услышал все. Отрывистые команды и ругань, и выстрелы, и крики гнева и боли. Он плохо знал французский и почти ничего не понимал, но тут и понимать было нечего, все было понятно и так. Каменные фигуры на стене как бы ожили, задвигались….

Он не помнит, сколько это продолжалось. Видеофонный вызов привел его в чувство. «Куда вы запропастились?» — сердито спросил с экрана Резницкий. Потом они с Резницким пытались разобраться в необычайном явлении связи времен. Повторить это не удалось. Все тут было загадкой. Ведь если даже предположить, что стена обладала феноменом естественной звукозаписи, то за два века со времени Парижской Коммуны на ней должны были накопиться огромные наслоения позднейших звуков, и выделить в этом хаосе определенную временную группу было просто немыслимо…

— Ну и ну! — сказал Новиков. — Ни за --">