Пол Мартенс - А может Коныч...

Пол Мартенс. А может Коныч...

Конрад МакМанус утверждал, что его похитили инопланетяне и подменили дупликатом.

«Но, Коныч, — возражаем мы, — это же бред! Если бы ты был дупликатом, ты бы нам этого не рассказал».

— Инопланетяне испортили моё тело своими опытами, экспериментами и прочей лабудой, — качает головой Коныч, — и им пришлось изготовить новое, чтобы тут про них не прознали.

«То есть, они уничтожили всё кроме мозгов?» — спрашиваем.

— Нет, — отвечает Коныч, — мозги они тоже уничтожили.

«Тогда какая же часть тебя — всё ещё ты?»

— Я.

«Но…»

Тут Коныч махнул рукой поперёк горла, будто угрожая расправой нашим возражениям, и испустил эдакое «фух», что ему–то, мол, известно, в чём тут дело, но он не собирается нам ничего объяснять, то ли потому что не выходит у него, то ли потому что нам этого всё равно не понять.

Пришлось обратиться к его жене, Роберте.

— Да, я думала он просто в уборную сходил. Хотя, может, и подзадержался там дольше обычного.

На что Коныч заметил, мол, гораздо дольше, лет эдак под сто. Просто, инопланетяне находятся вне времени и пространства.

Роберта призадумалась.

— Нет, ну не сто лет — это уж точно.

— Фух, — только и сказал Коныч.

Мы спросили Роберту, а не изменился ли Коныч с тех пор.

— Да не особо, — ответила она, поразмыслив (уж если кто умеет поразмыслить, так это Роберта), — не считая, что, по–моему, он больше не ходит ночью в уборную.

В ответ, мы переглянулись и пожали плечами — за исключением редких случаев обезвоживания, в нашем возрасте такое было неслыхано. Алек Фарнсворт заявил ещё, что он–де может выпить три стакана воды после ужина и не ходить в уборную всю ночь, но Алек Фарнсворт — врун.

«Ещё что–нибудь?» — продолжаем.

— Ну, разве что, вот что, — отвечает Роберта, — недавно съел он целую порцию острого чили с бобами. И без единого последствия.

Тут уж нам затруднительно стало сдерживать изумлённый ропот. Мы бы и сами не прочь вернуть себе способность есть острый чили. В былые времена мы, помнится, с превеликим удовольствием его уплетали.

В общем, не исключено было, что Коныч–таки был прав, и расследование было решено продолжить.

«Как же проверить, что Конрад — дупликат? — спросили мы друг друга. — Может стоит взглянуть на его кровь? — отвечаем, — Ну, и какого беса мы понимаем в крови? — Да, по крайней мере, увидим, красная ли она. Может она у него зелёная, или маслянистая, или вообще какая–нибудь, очевидным образом не кровяная, жидкость».

Отправились мы обратно к Конраду и Роберте и звоним в дверь. Вообще–то, в нашем квартале мы со звонками не церемонимся, но необычные обстоятельства, казалось, требовали особой формальности.

«А нельзя ли нам взглянуть на твою кровь?» — спрашиваем.

Надо отдать Конычу должное, он мигом раскусил наш план.

— От неё, — говорит, — вам не будет никакого проку. Я же говорю, они подменили всё. Она выглядит, как самая обыкновенная кровь. Может она даже и есть самая обыкновенная кровь, хоть и изготовили её инопланетяне. Вы и представить себе не можете, какие они там умные.

Наши сомнения, скорее всего, были очевидны, потому что тут он скорчил кислую мину, и, покачав головой, исчез за дверью. Не прошло и минуты, как Коныч вернулся, демонстрируя нам штопальную иглу. Он уколол себя в палец и на нём тут же набухла большая красная капля.

— Ну, что, довольны? — спрашивает.

Мы переглянулись и согласились, что довольны, хотя бы временно.

«Но всё равно, не понятно, — говорим, — Если они подменили всё, то какая же часть — ты? Душа, что ли?»

— Как–то не нравятся мне религиозные коннотации этого слова, — отвечает Коныч, — Скажем лучше — моя сущность.

«Так а где же была эта твоя сущность, когда у тебя не было тела?» — не унимаемся мы.

— А инопланетяне поместили её в энергетическое поле напоминающее по форме эрленмейеровскую колбу.

«Ясно," — отвечаем, хоть и ни малейшего понятия не имеем, что это такое. И мы готовы были побиться об заклад, что Коныч знал про эрленмейеровские колбы не больше нашего. Раньше. Мы многозначительно приподняли брови и поспешно удалились.

Кровь кровью, а Коныч больше не был самим собой. Даже если нам он всё ещё казался Конычем.

«Что же делать–то? — размышляем. Да стоит ли тут хоть что–нибудь поделывать? — переспрашиваем. А как же, — отвечаем, — не можем же мы позволить жить среди нас кому–то, по собственному его --">