Владимир Гомбожапович Митыпов - Внимание: неопитеки!

для разжиревших боровов. Даже грязь есть. Там не океан, а подогретая лужа, в которой болтаются человекообразные куски сала. Сутенеры, девки, воры, международные аферисты с хамскими усиками. Какая там может быть работа? Впрочем, если вам нравятся подобные аквариумы...

— Да нет, — стал я оправдываться. — Я сам не знаю, куда ехать, и Вианту я выбрал чисто случайно.

— Ну-ну, — одобрительно пробурчал Чатраги, вылил остатки водки в мой стаканчик и снова полез в сумку. Оттуда появилась еще одна бутылка.

После третьего стаканчика Чатраги заметно охмелел. Он принялся ругать кого-то, а за что — было совершенно непонятно.

— М-мерзавцы, — кривя губы, негромко, но яростно говорил он. Рука его, когда он разливал водку, сильно дрожала. — Вообразили себя Саваофами... компрачикосы... Помнишь, как у Мэри Шелли... Франкенштейн...

Дальше его речь стала еще более несвязной. Горлышко бутылки стучало о край стаканчика, водка выплескивалась.

— С-судить их, всенародно, на фонарный столб. Дожили... обезьяны с автоматами... Профессора Моллини головой... м-мозги по бетонной стене... Эх, не надо было мне уезжать, не надо!

Некоторое время он молча всхлипывал, отвернувшись к стенке. Затем у него, видимо, наступило прояснение.

— К черту Вианту! — объявил он. — Я беру вас с собой. Вы — мой ассистент, так я им и скажу. Мы с вами выжжем этих оборотней. Ипритом! Т-термоядерным огнем! Очистим планету!

Задрав подбородок и судорожно двигая кадыком, он выпил еще и, уткнувшись в подушку, еще немного поругался и затих.

Выпитое несколько успокоило мои взбудораженные нервы, и я тоже довольно легко уснул.

Разбудил меня неугомонный Чатраги. Умытый, с мокрыми, аккуратно причесанными волосами, он стоял надо мной.

— Простите, Рэй, но я в моем нынешнем состоянии не выношу одиночества. Давайте поговорим.

Он был абсолютно свеж, если не считать легкой мути в глазах и некоторой бледности. На столике покачивалась бутылка водки, на подносе стояли аппетитно пахнущие тарелочки с разной снедью.

— Завтракать будем здесь, — заявил, потирая руки, Чатраги. — Идите мойтесь. Бритву вам надо? После обеда будем в Вианте. Эти экспрессы, оказывается, ходят с сумасшедшей скоростью.

Я прошел в смежное купе, где была ванна, напустил воды попрохладней и с наслаждением погрузился до самых ушей. К Чатраги я вернулся, чувствуя себя уже довольно сносно. Чатраги, зло морщась, читал какие-то бумаги, но при моем появлении он тотчас спрятал их в крокодиловый портфель и присел к столу. Разлив по тем же пластмассовым стаканчикам водку, он быстро выпил, с отвращением помотал головой и, пробормотав что-то вроде «пьют же такую дрянь!», уставился на меня сквозь очки.

— Вы мне нравитесь, Рэй. Чем вы занимаетесь?

— Был журналистом до вчерашнего вечера. Сейчас стал безработным по собственному желанию. Так сказать, за бортом по своей воле.

Чатраги быстро и с явным интересом глянул на меня и тотчас отвел глаза.

— А еще что вы умеете делать? Ну там электричество, химия или что-то подобное...

— А, вот вы что имеете в виду... В армии я был механиком. Автомобильные и танковые моторы, и все такое.

— Это дело, — одобрил Чатраги. — Армейский механик... В боевых действиях участвовали?

— Ну, это позже. Когда я был на гражданке. Во время путча Кожаных Курток.

— Вот как? И что вы там делали?

— Меня командировала наша газета, и я познакомился там с Лотом Шарком. Знаете его? Известный социолог и писатель.

— Да, да, — Чатраги взял бутылку, подержал ее и поставил обратно. — Я читал его. «Дорога в пустоту», «Великий мираж» и другое. И что же дальше?

— Мы с ним ездили, собирали материалы о путче, разговаривали со многими из руководителей Кожаных Курток, с идеологами, так сказать. Собирались написать книгу об этом и не успели. Вы же знаете, Шарк вскоре после ликвидации путча погиб в авиационной катастрофе... У него даже название для книги было готово — «Что сказал бы Будда?»

— А что же вы?

— Что — я?

— Почему вы не напишете эту книгу?

— Как вам сказать...

Действительно, как ему объяснить бесконечную гонку за гонораром, чтобы только не видеть в глазах жены этакую величественную жертвенность: «Я отдала тебе все», выматывающие статьи-однодневки, после которых в душе остается пустота и кислятина, визиты замшелых от старости тетушек жены с их ядовито-болезненными улыбочками, бодренькое похохатывание главного редактора, --">