Абрам Рувимович Палей - Планета КИМ. Книга 2

ничем не было отмечено. Годовщину же Октябрьской революции, по инициативе Нюры, решено было отпраздновать.

Десять часов утра 7 ноября совпали с восходом Солнца на планете Ким. Этот день был объявлен нерабочим: все, приняв утреннюю порцию таблеток и воды, собрались в клубе и провели несколько часов в беседе и воспоминаниях. Надо сказать правду, праздник вышел не очень веселым: никто не мог уклониться от невольной параллели между нынешним Октябрем и прошлогодним. Прошлый они встречали, — каждый в кругу родных, друзей и товарищей, и все — среди огромного СССР. В тот день, как ни в какой другой, каждый чувствовал свою общность со всем многочисленным пролетариатом Земли и остро сознавал новый пройденный этап борьбы за социализм, подводя итоги тому, что сделано за год. А сегодня? Они оторваны от живых людей, они не знают, что делается на Земле…

— Ах, что теперь делается на Земле?.. — вздохнула Тамара.

— Да, — сказал Петров. — В Москве гремит орудийный салют. Город залит алым цветом знамен. Манифестации. Дети в грузовиках проносятся по городу, с красными флажками в руках, наполняя улицы веселым гамом. Вечером сверкают и переливаются огни иллюминаций. Газеты…

— Какая ерунда! — возмутился Тер-Степанов, — в этом, что ли, наш праздник, что мы будем киснуть и ныть? К чорту! Ну, манифестации! Ну, дети! Ну, газеты! А мы уж разве подохли? Товарищи! Я выражаю надежду, что будущий Октябрь мы встретим на улицах Москвы, — там, где знамена, манифестации и дети! Мы посетим Красную площадь и мавзолей Вождя. Мы обогатим советскую науку тем, что мы узнали здесь!

Эта короткая, но энергичная речь немного ободрила собрание. Сергеев вытащил из бокового кармана своего сюртука блокнот в кожаном переплете.

— Друзья, я написал стихи на астрономическую тему. Не хотите ли послушать?

— Вот прохвост, Петька, — мне ничего не говорил! — воскликнула Нюра, опираясь на его плечо и заглядывая в блокнот, который он уже раскрыл.

Петр, сощурив глаза и очень близко поднеся к ним блокнот, стал читать слегка сдавленным голосом, нараспев и скандируя, как было принято у ленинградских и московских поэтов в двадцатых годах:

Мне тесно в солнечной системе!

Огромный круг ее кольца —

Лишь строчка в мировой поэме,

Где нет начала и конца.

Устанешь, том ее листая,

Где в вихре творческой игры

Вращаются, за стаей стая,

Неисчислимые миры!

То вымысл, превзойденный былью!

Громады солнц, как тонкий прах,

Неуловимой бледной пылью

Мерцают в наших вечерах.

Мы видим их упрямым глазом,

Мы вычисляем их пути,

Нам помогает верный разум

Состав и плотность их найти.

Сумели мы их вес измерить,

Размеры точно разгадать

И жар их градусами сверить,

И расстоянья их узнать.

С тех пор, как нам они знакомы,

Вот этот вечный Млечный Путь —

Мы страстной жаждою влекомы

Достигнуть их когда-нибудь!

В начале чтения Петр немного смущался, вскидывал по временам глаза на товарищей, дергал шнурок пенсне. Но потом увлекся, голос его окреп и к концу зазвучал настоящим пафосом.

Все молчали. Стихотворение произвело впечатление. Грандиозная картина мироздания всплыла в их воображении. Было тихо. Тикали часы. Постукивала динамо. Потом Костров сказал медленно:

— Стихи хорошие!

— Очень хорошие! — подтвердила Нюра и неожиданно добавила:

— А мне не нравятся!

— Нюрка, головушка моя несуразная, — рассмеялась Тамара, — как же так: и хорошие — и не нравятся?

— Очень просто! — горячо заговорила Нюра, — стихи сильные, производят впечатление, рисуют грандиозную картину. Но я возражаю против темы. У человечества еще слишком много дела на Земле. Там насилие и гнет, --">